Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
Шрифт:
А Степан етот год помогал Ионе Черемнову. Люди просют – надо помогать.
Игнатий показал себя скромным, набожным, ну куда лучше, все мы его шшитали почти за бога. Я давай говорить Степану:
– Степан, ты неграмотный, пускай стаёт Игнатий на твоё место.
– Ну чё, пускай, я всё равно безграмотный.
Стали просить Игнатия все вместе. Жена Федосья сказала:
– Вы его не просите: он вас всех разгонит.
Мы все рассмеялись, один Лука Бодунов внимание взял и сказал:
– Да, у нас худенькяй [108]
Нихто на ето внимание не взял, и все дружно просили Игнатия. Он стал, помощника попросили Ревтова Степана Карповича, племянника дяди Федоса, третяй помощник – брат Степан, уставшиком поставили меня, вторым Максима, головшиком Иона. Стали молиться весело, красиво, все старались, всё шло чинно, все были довольны.
Постепенно Игнатий стал порядки ставить строже и строже, нихто не возражал, хотя и некоторы и были недовольны. Как-то раз отмолились, Игнатий говорит:
108
Плохонький.
– Слушайте, братия, у нас здесь есть некоторы, знаются с Шарыповыми, а оне спасовсы. В США было постановлёно, что с ними не знаться: так как оне не признают святыню – святую воду, на распятии не признают Святаго Духа, то за ето признаём их за еретиков. С ними не знаться, не кушать, в гости не ездить, за них не отдавать, у них не брать, а хто переступит, таких не хоронить, за них милостину не подавать и не молиться.
Мы со Степаном и тятя говорим:
– У нас там родство.
Он:
– Пускай родство. Не будете знаться – поскорея перейдут.
Нам не понравилось, но мы промолчали. Что поделаешь, собор есть собор, надо покоряться. Вскоре Игнатий обратился в собор в США, попросил помощь – построить моленну. Там собрали восемь тысяч долларов, послали. Оне с Ионой купили дешёва дерева тополёва на четыре тысячи долларов и построили моленну. Никому не сказали, остальные деньги прикарманили. На восемь тысяч долларов можно было хорошую кирпичну моленну построить. Моленну построили у кума Евгена, так как ето место боле в центре.
Постепенно оне создали свою кучкю и давай диктовать – что хотели, то и творили. Ето были Игнатий Павлов, Иона Черемнов, Ульяна Бочкарёва, Василий Вагнер, Степан Ревтов, но не Степан, а Таисья. Остальной народ всё терпел. Как-то раз отмолились, Игнатий Павлов поднялся на Димитрия Бодунова и закричал:
– Уберите магнитофоны, а то отлучим!
Димитрий отвечает:
– У нас их нету. Может, имеют тайно, но мы ничего не знаем. Оне теперь больши стали и не слушают.
Игнатий как закричит:
– Какой ты отец! Продай ети магнитофоны да купи себе штаны. – В подсмешку.
6
Наш Григорий с бедной Сандрой жил плохо, пьянствовал, избивал её, жил беззаконно, никого не слушал. Было у них две дочери, Полькя да Каринка, и она третьим ходила. Нам всегда было её жалко: добрая женчина, безответна,
– Сандра-то чё, Гришу перво надо обратить в христианство.
Но мама и Евдокея настаивали:
– Его надо женить на русской, тогда он будет жить по закону.
Мы были против:
– Судьба быват от Бога одна, и он сам её выбрал, и чем она не женчина?
Оне нас не слушали, а ему то и надо было: видит, что за него заступаются, и давай, что «хочу русскую, и всё». Мы со Степаном молчим: творись воля Божья. Григорий не захотел с ней жить, она уже принесла третяго дитя, ето был сын. Он забрал у ней детей и отправил к матери в Баия-Бланка.
К етому времю я продал трактор и купил пикап, потому что пошла большая инфляция и невыгодно работать на земле. На етим пикапе я поехал в Коронель-Доррего через Баия-Бланка и увёз Сандру к матери. Но я видел, как она расставалась со своими детями, – не дай Бог никому такого, каки слёзы лила, бедненькя, жалко. И сам себе не могу простить, что мать увёз от детей. Хоть я и невинный, но душа болит.
Тут вскоре я купил лодку семиметрову, хотел заняться рыбалкой, она принимала пять тонн. Но к етому надо было сдать екзамен, чтобы получить книжку морскую.
Гриша не ужился один, уехал к Сандре, сговорил её и стал жить с ней. Мама передавала Грише: «Забирай детей. Сын очень хворал, не заберёшь – окрешшу сына, больше не отдам». Он не слушал. Мама окрестила, а когда оне приехали за детями, мама дочерей отдала, а сына не отдала. Сандра убивалась, плакала, но ето ей не помогло. Поехали оне в Пуерто-Мадрин, я Григорию отдал свою карточкю работать на порту, и оне уехали. Он устроился на порту, стал работать, хороши деньги стал зарабатывать, но пользы никакой. Когда мы привезли лодку в Пуерто-Мадрин для пробы, я удивился, где оне живут: в избушке не шшикатурено, не белено, но полны яшики продукту. Спрашиваю:
– Где работашь?
– Сторожем на порту.
– А ето откуду столь продукту? – Улыбается и молчит. – Ты что, сдурел? Ето же всё ворованно.
Выяснилось, что с кооператива его выгнали, и он в одной компании работал сторожем на суднах ночами, и вместе с полицияй воровали продукт. Компания ето всё выяснила и его выгнала. Домой всегда он приходил пьяный и жену избивал. Она терпела-терпела, не выдюжила и бросила его, взяла девчонок и уехала к матери.
Лодку я не смог спустить в море, по закону не хватало матерьялу для навигации, и власти не разрешали спускать в воду. Деняг не хватало.
Приезжают с Бразилии Федос с Шурой Фефеловы, сына женить Петра, и стали сватать втору дочь у хрёсне с кумом Евгеном, Палагею. Всего разодна угодила характером в отца – добрая и красавица. Многи её сватали, но хрёсна рылась: тот не жених, другой не жених. Когда пришёл Петро, хрёсна отдала, Палагея молчала. Девишником хрёсна узнала, куда отдаёт: в руки ежовые, Шура вообче снох доржала как мусор. И хрёсна решила отказать, невесту спрятала, а сватовьёв выгнала – настроила столь делов, но ей море по колен.