Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
Шрифт:
Тут подъехали дефенса сивиль [220] , подогнали машины, и мы стали перегружать, оне стали возить по бедным и по школам. Подъехал телевидер, стал заснимывать и всё расспрашивать, пришлось всё повторить. Оне спрашивают:
– В чём вам помогчи?
– Мы были очень рады, еслив помогли бы продать наши вот ети картины, ето всё вышито.
Оне разахались, пообещались помогчи.
– А где будете ночевать?
– Не знаю.
Покамесь разгружали, нам известили, что спать уже есть где, и через маленькя известили:
220
Служба гражданской обороны, исп. Defensa Civil.
Мы ночевали, утром рано сделали выставку, и с девяти часов пошёл народ. Боже ты мой, как оне нас жалели и тут же удивлялись нашим искусством! Мы наше художество пустили по дешёвке, кажду картину продали по триста – четыреста долларов, и за три дня всё продали на семь тысяч шестьсот долларов. За ети три дня мы увидели разных национальностей: приходили армяны, югославы, итальянсы, американсы, украинсы, франсузы, русски. Но чудно, каки ето русски: ето переродки, четвёртого поколения. Оне нас пригласили в гости, показали свой клуб, их хороша группа, оне практикуют русскую культуру и на День емигранта выступают, уже три раза вышли первыми по танцам, интересно возобновляют казачество, и нас пригласили, и поудивлялись, что мы до сего дня носим русские вышиты рубахи. Нас многи приглашали на работу, приходили португальсы и просили, чтобы мы для них садили овощи, хоть сколь, оне поставшики на рынках. Мне идея понравилась, но на чё работать – своёй земли нету, работать с кем-то всегда получается обман. Ну, посмотрим.
Зашёл к нам один итальянес, разговорились. Он работает в мунисипалитете, пригласил в дом, живёт хорошо, жена итальянка, сын и дочь. Он мне рассказал, что у него брат уехал в Италию и зарабатыват хорошо на сельским хозяйстве и что сельско хозяйство там выгодно, потому что нихто на земле не хочет работать, вся молодёжь ушла в город, одне старики остались на земле, и Италия нуждается земледельсами. Дал мне адрес брата и позвонил брату, дал мне трубку, мы по телефону поговорили. Он приглашает: работы много, хорошо плотют, он доволен. Я ответил:
– Подумаю.
– Ну, ежлив что, звони.
Мы обошли всех, поблагодарили и отправились домой. Дома Андриян разорялся, что подарили тыквы:
– Я бы всё продал!
– А почему не поехал?
– Оне не мои.
– Так что помалкивай, а я доволен: мы бедных помиловали, а Бог нас помиловал.
Стал рассказывать, что на юге заработки хороши и нас приглашают, португальсы нанимают овощи садить, и в Италию выгодно на земле работать. Андриян сразу заявил:
– Мня не шшитайте, я уезжаю в Уругвай на рыбалку. Не надо ни сеять, ни полоть, поймал и сдал – вот и деньги. Надоело мне скитаться,
– Да Андриян, ты первый не вытерпишь, бросишь деревню.
– Ты мня ишо не знашь, не так как ты, надо было терпеть да жить.
Мне стало обидно, но я промолчал. Стал Марфе говорить:
– А твоё какоя мнения?
– Куда дети, туда и я.
– Но Марфа, не забудь, вы собрались на огонь, будете слёзы лить. Я в Уругвай не поеду, и тебе без меня придётся чижало. Сама же рассказала, что без меня Андриян опять бил ребятишак и налетал на тебя.
Молчит. Стал спрашивать Алексея, тот:
– Не знаю, что и делать. На земле работать – много обману, все собрались в Уругвай, мне неохота отстать. Тятя, ты поезжай в Италию, а там видать будет.
Я вижу, что у них всё заодно, мне стало горькя-обидно. Оне собрались, я не поехал, отдал Марфе семь тысяч долларов, а сам себе оставил шестьсот долларов. Но ето расставание для меня было очень чижёло. Всю жизнь я заботился об них, ко всему приучил, никогда не были ни холодны, ни голодны, всегда сыты и одеты – теперь моё не стоит ни гроша и я нихто.
– Но Марфа, что ты думаешь? Знаю, что мы с тобой всяко прожили, и несладко нам пришлось, и всё я тебе простил, много мне не нравилось, как ты поступала с мужем, для тебя перво дети, а потом муж. Я всё ето терпел, за то что дала мне здоровых и умных детей. Теперь под старость муж хуже, чем дети, но ето последняя твоя ошибка, ето тебе не радость, а горе. Вот подожди, ты ни раз не подумала обо мне, и везде я старался и заботился обо всех и об тебе, но, видать, ты ето не поняла. Много не пройдёт, и ты хватишься.
15
С поникшей головой поехал в Буенос-Айрес. Визы в Италию мне не дали, работы нихто не даёт: сорок четыре года уже шшитают старик. Нет работы, жить дорого, я нашёл дешёвенькю гостиницу, устроился и два месяца проискал работу, но нихто не принимает. Я стал переживать, деньги вышли, я уже три дня не ел, с гостиницы выгнали, что деняг нету. У нас оставались ишо картины, я в центре на улица Флорида стал их продавать, но нихто не берёт. Стою голодный, подходит ко мне нищий и спрашивает:
– Что такой невесёлой?
Говорю:
– Уже три дня ничего в рот не брал.
– Почему?
– Деньги вышли, негде ночевать и покушать.
– Да, ето Буенос-Айрес. Слушай, а ты обращался в церкву?
– Нет, а что?
– Да оне помогают таким случаям.
– А где ето?
– Да ето близко. – Указал улицу, номер и наказал: – Придёшь, будет большая очередь, ставай на очередь, но ни с кем не разговаривай. Дойдёт до твоей очереди, попроси поговорить с Ольгой и расскажи твою проблему, она тебя устроит.
Я картины отнёс в гостиницу, попросил ради Бога поберегчи их, а сам взял газету, что засняли с тыквами в Комодоро, прихожу. Ой, кака очередь! Квартала три, и каких толькя нету: нишши, семейны, старики, молодыя, помешанны умом, – да всяки-разны. Я стал в очередь, но мог бы провалиться со стыда – провалился бы, все прохожи смотрют. Вот до чего я дошёл: не нужон ни семье, ни Богу. Дождался своей очереди, у меня спрашивают:
– Зачем пришёл?
– Пожалуйста, хочу поговорить с Ольгой.