Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
Шрифт:
Смотрим, оне нервничают, офицер закричал:
– Марш!
Мы пошли, я не могу понять, в чём дело, Юра говорит:
– Эх, Данила, чуть не попал за решётку.
– Почему?
– Что, не понял? Етот наган преступника, а ето оне и хочут найти виновника, им нужны отпечатки пальцав.
– Как ты знашь?
– Немало навидался в своёй жизни.
– Дак вот как ишо бывает!
На днях разговорились насчёт огаров, Юра говорит:
– Етот самый наилучший. Ты бы посмотрел, что делается в других, – один бардак.
– Да, я вижу,
– Ето не то слово, оне живут в одном огаре, провинятся, их выгонют, оне идут в другой, и так года идут.
– Дак ето же тюрма.
– А им что: поят, кормют, спят в тепле, им больше ничего не надо.
– Юра, я заметил, что «Каритас» живёт в-за счёт етих бездомных.
– Ето верно.
– Я зашёл в доверие в етим огаре, мня поставили главным разгрузчиком пожертвования. И сколь жертвуют – ето на удивление, всего разного множество, но пользоватся кака-то кучкя, а указывают, что всё ето для бедных, но на самом деле бедны видят рожки да ножки, а хто-то жихрует.
– Да, Данила, ты тонко разгадал.
– Тут нечего разгадывать, всё явно делается.
Я по воскресеньям ходил по разным храмам и смотрел, хто как молится. Но везде всё фальшь, везде бог – денежка, одне евреи настояща молются, толькя чувствуется, что оне без пастыря. За всю свою жизнь чувствую, что у старообрядцев и у евреяв что-то есть сурьёзноя, но старообрядцы тоже пошли за денежкой. И всё рассыпается, с каждым днём боле и боле ныряют в пропасть, мало хто стал одумываться, дай побольше деняг – и всё забросют.
Буенос-Айрес уже не тот город, что был тридцать лет тому назадь. Раньше было тихо и спокойно, чичас понаехали со всех здешных стран бедноты, да и со всей страны съехалась вся беднота. Пошла грабёжь, убийство, насильство, наркотики – ужась! Везде опасно. Мне всё надоело. Кажду пятницу к нам приходил поп и с нами беседовал. Однажды подсял возле меня, стали разговаривать, он мне говорит:
– Вы быстро у нас прославились, скоро будете звездой.
– Откуда ето вы взяли?
Смеётся:
– Нам всё известно.
Думаю: откуда всё ето, неужели за мной следют? И стал присматриваться. Да, я заметил: ето начальник сторожав, тот самый, что мня принял, Соса, он особенно был со мной вежлив, и он дал мне работы разгружать, часто беседовал со мной, видел, что я ни с кем не связываюсь, со всеми по-хорошему, и всё передавал попу. Поп был добрый, он мне сказал:
– После каникулов у тебя будет много работы, мы тебе поможем.
Но у меня сердце разрывалось, и я часто плакал. Юра ето видел и сочувствовал, уговаривал:
– Данила, вижу, что ты весь израненный.
– Юра, жить неохота, но жалко детей, и Марфа уехала беременна, хто за ней будет ходить? Чувствую, что-то не то.
– Да Данила, перестань беспокоиться, там мать, сёстры, дочь, сыновья.
– Да, ето так, но сердце не на месте.
Звонит Алексей с Уругваю,
– Жить неохота, и мне обидно, что так поступили. Значит, всё моё старания ничего не стоит, как хошь, так и помирай, нет у меня ни жены, ни детей.
– Тятя, прости, мы уже покаялись, что так поступили. И ишо одна новость: я женюсь, беру у Агафона Маркеловича, у твоего старого друга детства, её звать Федосья Агафоновна. Хочу пригласить тебя на наш брак [226] , но мене Коля запретил вконес тебя приглашать, говорит, ежлив ты приедешь, никакой свадьбы не будет. И вот как хошь, ничего не могу сделать, охота, чтобы ты был на моём браке, но не дают.
– Ладно, Алёша, спаси Господи, что позвонил и известил, всё-таки кака-то отрада. Ну что, играйте свадьбу, но мне охота потеряться без вести и никому больше не мешать в жизни.
226
На венчание в моленной.
– Тятя, прости.
– Бог простит.
Через неделю звонит снова Алексей, уже после свадьбе.
– Тятя, уже свадьбу сыграли.
– Ну что, хорошо.
– Тятя, я тебе звоню и хочу попросить: приезжай, надоело смотреть на ети все несправедливости, устроимся сами себе и будем строить свою деревню. Рыба в цене, добьёмся земли и будем жить. Толькя ты ето сможешь сделать. Я надеюсь, приезжай. Передаю трубку маме.
– Здорово живёшь, Данила.
– Здорово! Как ты там, шибко хорошо?
Ей, видать, неудобно, молчит.
– Приезжай.
– Дак я там не нужон, прости. Мой сын любимый женился, и мне нельзя приехать на свадьбу. Хорошо, да?
– Но мы же не виноваты.
– Полником виноваты. Ета рана не заживёт.
– Данила, прости, приезжай.
Я ходил ети дни мучной [227] , не знал, что делать. Рассказал всё Юры, он посоветовал:
– Данила, езжай, ето твоя жана.
– Хорошо, поеду. Поехали со мной, будем рыбачить, хоть не така рыбалка, как была у тебя, но всё равно рыбалка.
227
Испытывая муку.
Юра собрался, поехали.
16
Алексей встретили в Пайсанду с невесткой, их привёз Тимофейкя. Да, невестка красива, весёла, но мне в деревню нельзя ехать, нас оставили в гостинице. На другой день в пятницу все с деревни приехали на свою торговлю, и Марфа приехала с ними. Приходит ко мне, здороваемся, ничего не рассказыват, неудобно, но сказала:
– Езжай к Андрияну, и как-то ищите, где устроиться.
– А где Андриян?
– На Арапее, где ты рыбачил.