Повесть о днях моей жизни

Вольнов Иван Егорович

Не отдохнув, не напившись чаю, Лопатин тотчас же после собрания уехал к себе в деревню.

– - Надо, голубяточки, кой-что там подправить... Не ровен час, не так ступим: людишки раззлобились!.. Бывайте живы, соколики!.. Завтра на ярмонке увидимся...

– - "Тебе бы замки подламывать!.." -- передразнил его Дениска, когда Лопатин уехал.
– - А сам нынешнею ночь застрелил своего барина... Белобрысый сказывал... Поставил к порогу, да из пусталета -- бац ему в рот!.. Замошник выискался!.. Шахтер, мы с тобой на одних

санях поедем в Мытищи, -- ладно?

VII

Горел весь уезд. От одного конца до другого, вдоль и поперек, реяли зловещие птицы с огненными крыльями, жизнь выплеснулась из берегов и заклокотала кровью, огнем, слезами, мстительною злобою.

По всем направлениям -- к городу, к станциям железных дорог, к большим селам со становыми квартирами -- куда глаза глядят, обезумевшие от ужаса, бежали из своих гнезд Обломовы, Ноздревы, Маниловы, Лаврецкие, Левины, Чертопхановы, Плюшкины, Иудушки Головлевы, Фомы Фомичи Опискины, князья Нехлюдовы, Салтычихи, все -- красноречивые и бессловесные, умные и идиоты, честные и мерзавцы, либералы и поклонники кнута и дыбы -- всех сравнял страх.

Гроза пришла из Мытищ, началось с двух копеек. Повсюду разнесшиеся слухи о манифесте, о нарезке земли, о том, что всех господ приказано лупить и за это ничего не будет, привлекли со всех концов уезда на ярмарку множество народа.

Все были возбуждены, с помутневшими глазами метались из конца в конец по площади, задевали стражников, много пили. Неожиданно ударил колокол. Опрокидывая возы, прыгая через телят, через плетушки с поросятами и груды замороженных гусей, гудя, ругаясь, тяжело дыша, мужики бросились к церкви. Из дверей ее выносили покойника. На минуту остановились, примолкли.

– - Омман!
– - крикнул кто-то.
– - Господа подкупили!..

Остановили носилки: сдернув покров, глянули в лицо умершего -- молодого парня с перекошенным ртом. Попятились.

– - Взаправду мертвый... От какой причины помер? Где отец с матерью?

Парень оказался сиротой, умер от живота.

Хлынули от церкви опять в гущу ярмарки, на площадь. А там сын священника, семинарист, стоя без шапки на возу с конопляными вытрясками, что-то жалобно кричал, размахивая белым.

– - Манихвест!..

Все ринулись к возу.

– - Това-рищи!.. Праздник народного освобождения!..

– - Чей это?

– - Попа Ивана сын!..

– - Тиш-ша!

– - "...свобода слова, собраний и союзов..."

– - Земляк!.. Оглох ай нет?.. Читай манихвест скорей!..

– - "...действительная неприкосновенность личности и жилища!.."

– - Ребята, стражники лезут слухать!..

– - Гони их!..

А у винной лавки, соблюдая строгую очередь, стоял длинный хвост. Звучно выбирая пробки, люди жадно глотали из горлышка холодно-искристое зелье, крякали, закусывая баранками, круто посоленным

черным хлебом, И, бессмысленно потолкавшись, опять становились в хвост. Под крыльцом барахтались пьяные, скулили песни.

В лавку, минуя черед, протискались шахтер и Колобок, зобастый рябой парень, слободской.

– - Это куда же?
– - загалдели мужики.

– - В кабак. Что хайла пялите?

Шахтер оттянул за рукав полупьяного старика, вцепившееся Колобку в полушубок, подоспевшие слободские парей окружили его кольцом, сдерживая напор сзади.

– - Сотку, -- сказал Колобок, бросая на прилавок полтину.

Сиделец, не глядя, смахнул в ящик монету, подал сетку и сдачу.

– - А семерку?
– - заорал Колобок.

Сиделец поднял брови.

– - Сними шапку. Какую тебе семерку?

– - Сляпую!.. Я тебе скольки дал? А ты мне скольки?.. Тридцать семь?..

Толпа сзади наперла, вытянула шеи, кладя бороды друг другу на плечи.

– - Что такое?

– - Рубь зажилил.

– - А по морде его рублем-то!

Колобок схватил через окошечко сидельца за рукав.

– - Дашь аль нет семерку? Кишки выпущу!

Вырвав руку, сиделец наотмашь ударил Колобка по яйцу.

– - Драться?
– - взвизгнул Петя, как кошка перескакивая через решетку, отделяющую сидельца от толпы.

Мужики в одну грудь ухнули, сразу десятки рук вцепились в проволоку,

– - Кар-раул!.. Полиция!..

– - Ага, караулу запросил!..

Затрещало дерево, зазвенели в окнах стекла, ящики с посудой, захрапели, заработали кулаками, вырывая друг у друга бутылки, прыгая с ними через окна, жадно припадая к полу, в разлитые винные лужи.

– - Злодеи!

– - Кровь нашу сосете!..

– - Последний четвертной у мужика зажилил!..

– - За свои же деньги да ножом в брюхо хотел вдарить!..

С кольями толпа гонялась по улице за сидельцем, а другие громили бакалейную лавку, рядом с монополькой.

Кто-то запалил кучу конопляных вытрясок. Ударил набат. Ответили залпом из ружей слободские парни. Полиция исчезла.

С ревом толпа бросилась на площадь, стащила с воза все еще кричавшего семинариста.

– - Июд-да!..

– - Барский прихвостень!

– - Ура-а!

Откуда-то вынырнул Илья Никитич, схватил за плечи трясущегося, в крови, семинариста, к Лопатину подскочили Богач, Колоухий, Паша Штундист, работая кулаками, отбиваясь от налезавших мужиков, а семинарист плакал и рвался в гущу. Илья Микитич крепко держал его за пальтишко, уговаривая:

– - Ну, да куда ж ты, глупеночек, лезешь?.. Ну, не трави ты ихнего сердца!..

– - Я душу готов... Я всего себя... Я... А они меня же... Пусть!..
– - рыдал он.

– - А ты не надо... Это ты потом, родимый!.. Где шахтеришка? Петрушку сюда надо!.. Где шахтер?
– - закричал Лопатин.