Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
Бросая ружья, поднимали руки вверх, а их все били, били, не будучи в силах остановиться, укротить себя, до тех пор пока те не начали падать на колени, умоляя пощадить во имя бога.
Здоровых и раненых, их вместе с десятком стражников загнали в погреб, к дверям приставили караул.
На пороге гостиной встретился старый барин с револьвером в руках. Кто-то ударил его палкою по голове, барин свалился и пополз под стол -- жалкий, противный, беспомощный.
Разбежавшись по комнатам, все на минуту замерли. Всюду -- громадные зеркала, цветы, фарфор,
Мужики ходили на цыпочках, тихонько притрагиваясь к вещам. Отвернув одеяла, заглядывали в постель, ощупывали портьеры, обои.
Увидав в спальне образ и лампаду, сняли шапки.
– - Это я знаю, что такое, -- сказал Колоухий, трогая скрипку.
– - Это -- музыка.
Струны тихо отозвались.
– - Ишь ты...
Из боковушки вышел старый-престарый лакей. Беззубый рот его вдавился, голова склонялась по привычке набок, непослушные ноги в сафьяновых туфлях еле волочились.
– - Нанесло вас, дьяволов, -- с глубокой ненавистью прошамкал он.
Мужики смущенно встали.
В раскрытых дверях комнаты мелькали тени. Ходили осташковцы, дивились невиданному богатству и роскоши, смотрелись в зеркало, шутливо примеривали друг на друге господские фуражки. Некоторые перевязывали тряпицами раны.
Вошел шахтер с винтовкой за плечами. Высокий, сухой, в косматой папахе, из-под которой лихорадочно горели глаза, он бегло осмотрел комнату, в которой мы были, выдавил на лице кривую улыбку.
– - Заработали?.. Блаженствуете, сволочи?..
Сжимая руки, тихо вышел.
Загорелись кухня, людская и крупорушка за садом.
В дом ворвались слободские. За ними -- оба Штундиста, отец и сын, Дениска, Фрол Застрехин, Трынка, дядя Саша -- Астатуй.
Рвали ковры, подушки, картины, били посуду, зеркала, окна, ломали шкапы, статуэтки, мебель, хватали со столов безделушки, пряча в карманы, жадно ели белый хлеб, пили вино, рядились в барскую одежду, с проклятьем сбрасывая лохмотья.
Костюшна Васин с охапкой постельного белья бежал к дверям. Увидя на стене пестрый ковер, бросил простыни и наволочки и, вскочив на постель, стал сдирать. Белье схватил Ульяныч, мещанин-щетинник, неизвестно когда к нам приставший. Мишка Сорочинский переобувался из драных лаптей в охотничьи сапоги. Мышонок с любопытством рассматривал алебастрового амура, стоящего на камине. Повертел его, куда-то было понес, "потом вернулся и с размаху ударил по клавишам рояля. Инструмент взвизгнул, заглушая топот и треск. Схватив медный канделябр, Мышонок начал колотить по роялю, дико, как сумасшедший, хохоча, и хохот его, и стон, и визг рояля метались но комнате, сливаясь в исступленную музыку. Богач с ненавистью отшвырнул Мышонка, а он сорвал с двери тяжелую портьеру и, завернувшись в нее, стал плясать, припевая:
Жили-были, да дожили...
Жили-были, да дожили!..
В столовой Мымза бил посуду. Голован с Рыболовом дрались из-за серебряной разливной ложки. Кузя Любавин бросал
Борис Горбушкин старательно сдирал со стен обои, следя за тем, чтобы не уцелело клочка.
– - Помогай читать книги!
– - кричал ему Кузя.
Бегая по комнате с длинной трубкой в зубах, Илья Барский рычал, хватал стулья и швырял их в стены, прыгал, цепляясь руками за люстры, и звонкие, нежные хрусталики, как слезы, летели на загаженный пол. Принеся со двора лом, Илья перебил все уцелевшие статуэтки и принялся за камин.
Со стен кабинета срывали оружие; кухонными ножами и стамесками взламывали столы.
В дверях стоял шахтер и скалил зубы.
Я вышел на улицу.
Окруженный толпою мужиков, в прихожей стоял на коленях князь Осташков.
Саша Астатуй, наставляя в лицо его вилы, истошно кричал:
– - Кланяйся мне в ноги!.. Кланяйся мне в ноги!.. Заколю!..
Помещик кланялся, сзади его били кулаками по затылку.
Протискался Барский.
– - Это что у вас тут? А-а, козла защучили!..
Схватив князя за шиворот, заорал:
– - Топить его!..
С гиком и бранью потащили топить.
Вода в пруду застыла. Сажени на полторы от берега прорубили прорубь и бросили в нее полумертвого от ужаса князя. Пруд был засоренный, мелкий, вода доходила только до пояса. Илья толкал голову Осташкова вниз, под лед, а он царапался и кусал Илью за руки, выл. Из-под холеных ногтей его сочилась кровь, лицо было покрыто кровоподтеками, ссадинами, синяками. Тогда лед прорубили в другом месте, где глубже. Выхватив у Дениски из рук рапиру, которую он стащил в кабинете, Барский, гогоча, взмахнул ею над головой помещика. Осташков выпучил глаза и окунулся. Рапира ударила по ноге Касьяна-сотского.
– - Ах ты, стерва!
– - завыл Касьян, хватаясь за ногу.-- Что ты мне наделал?
Толпа хохотала, улюлюкала, прыгала вокруг проруби. Всем понравилась затея Барского.
– - Сторонись!
– - кричал он, замахиваясь рапирой.
Осташков окунулся и не показывался из воды.
– - Эге, брат, так не годится, -- загалдели мужики, вытаскивая его из проруби.
– - Такого уговору не было, чтобы нырять за раками!..
В доме его обули в лапти, на плечи набросили рваный зипун дяди Саши, а того нарядили в кучерскую бархатную безрукавку и шапку с павлиньим пером. Посадили помещика в навозную колымагу, запряженную пегой клячей, сунули старику лакею вожжи в руки.
– - Поезжайте, куда угодно!..
Старая, больная лошадь захромала, судорожно закачалась -- пары распускает!
– - и медленно потащила колымагу.
Толпа свистела.
Прибежал запыхавшийся Мухин.
– - Барыню нашли в колоде!
Клячу остановили и привели растерянную толстую княгиню.
– - Лезь!
Она села покорно.
– - Трогай!
Колымага медленно поплелась, подскакивая на кочках, скрипя немазаными колесами.
Кто-то швырнул на колени Осташкова куделю фальшивых волос, в суматохе съехавшую с головы княгини.