Повесть о днях моей жизни

Вольнов Иван Егорович

– - День-деньской, это на кого ни доведись -- надоест...

– - Выпытал его, узнал, что за перепел. "Давай, мол, Ванюха, дело делать..." -- "Давай, говорит, Проша... Я, говорит, тебе на весь век помощник!.." А я ему: "Ни черта, браток, у нас с тобой не выйдет, глянь-ка -- серь какая!.."

– - Вот и тут ошибся!..

– - Два раза: в Харбине и в Осташкове ошибся!..

– - Не выйдет да не выйдет, только, бывало, и думки в голове. Ну что же, принесли кубаретку?.. Я сейчас вам выскажу речь...

– - Погодь, Прохор!
– -

раздался сзади густой бас.
– - Что это, ей-богу, право, где ни соткнемся, все, например, либо Ванюшка, либо разновер захаровский, либо ты слова говорите, а нас, например, много, каждому хочется... Ну ко-сь> я маленько покартавлю!..

К Галкину протискался пилатовский старик Софонтий.

– - Куда его, черта лысого, суют!
– - закричала молодежь, но на нее зашикали. Под оглушительный смех Софонтий взобрался на табурет и несколько времени, во весь рот улыбаясь, подмаргивая, на насмешки отвечая бранью, глядел по сторонам.

– - Вот, например, Свирепино,-- начал он, прищурившись. Постоял, сделал паузу, неожиданно подбросил вверх руками, щелкнул, затряс головою.-- Хорошо ай плохо?

Толпа схватилась за животы.

– - Оч-чень хорошо!

Софонтий с тавлинкою в руках ждал, когда шум уляжется.

– - Вот, например, был на свете крючок...
– - Старик опять сделал паузу, набрал из тавлинки полную щепоть табаку.
– - Середнего роста!.. При звезде!..
– - Опять прищурился.
– - И вот например, Каменка, село такая...
– - Сразу втянув в ноздрю табак, сквозь чиханье и рев толпы тоненько взвизгнул: -- Учителя хотели закрючить!.. Хорошо?..

– - Гы-гы-гы!..

– - Учителя хотели закрючить!.. Ивана Ларивонова... Раскрыл огромный рот, поросший буйно дымчатыми космами, зашевелил бровями. Толпа фыркнула, заржала, захлипала, залаяла. С облепленных ребятишками заборов поднялся свист и улюлюкание.

– - Замолчите же, говорят вам!
– - рассердился Софонтий.

– - А ты говори, не привередничай, валух старый!
– - кричали на него.

– - Вот, чтобы, первым делом, человек на колокольне день и ночь, например, сидел, поняли?
– - загудел Софонтий.
– - На какой случай, например, сичас бы звон во все колокола... Так... Прошу меня назначить... Будет, например, не хуже свирепинских!..

– - Послужи, Софонтьюшка, для мира!..

– - Другим делом хорошего старика выбрать, как приедут стражники, чтобы любово за штык мог схватить...

– - Зачем приедут?

– - Учителя забирать.

– - Не бреши, чего не знаешь, а то стащим к чертям с кубаретки!

– - Да не дурите же, ребята!.. Слухай еще одну притчу...

Мужики на минуту примолкли.

– - Вот этим...
– - он указал на нас троих: на маньчжурца, Петю и меня.-- Они, например, больше всех хлопочут... Ваньтин отец вон ропчет: от работы, например, отбился парень... Солдатишка тоже всю кровь пролил на Маньчжурию... Им надо, например, поставить жалованье от опчества...

– - Ну теперь, дядь, слезай!..

Уж будет!..
– - потянул его за фалды Прохор.
– - Довольно с тебя!..

С шутками толпа стала расходиться. Вечер был тихий, морозный. Приветливо мигали в избах огоньки. На безоблачном небе широким блещущим холстом разостлался Млечный Путь.

XI

Приехали ночью, когда все спали, в сопровождении стражника Демида Сергачева и брата его -- Кирика, участника погрома.

Солдаты и стражники были пьяны, командовали ими высокий, сухой, с беспокойно злыми глазами офицер и помощник исправника.

Приехали на мужицких подводах, окружили церковь, волость; взводами, блестя щетиной штыков, побежали по "концам", заняли переулки, мосты, отрезали дороги...

Согнанных к волости осташковцев поставили в снегу на колени...

Кирик и Демид с начальством сидели в присутствии. Кирик был пьян и жаловался офицеру на глупую голову, толкнувшую его идти вместе со всеми на имение князя Осташкова. Офицер морщился; Демид, стражник, одергивал Кирика за тулуп.

По списку, составленному со слов братьев, в волость втаскивали за ворот наиболее усердствовавших при погроме. Искали меня, шахтера, Мотю, грозили отцу, лежащему в сенях связанным...

Высекли среди площади Настю, замучили маньчжурца, Богача, Софонтия-оратора, Илью Барского, Максима Колоухого.

В клочья иссекли дядю Сашу Астатуя Лебастарного, Рылова, Пашу Штундиста, Сорочинского...

Перед вечером того же дня, связанного по рукам и ногам полотенцами, с накинутым на голову веретьем, шахтер с Мотею мчали меня куда-то на лопатинских лошадях.

Я помню: визжали полозья, этот визг рвал мне мозг, я бился в санях, кричал и... плакал...

Возвращение

I

Старик лет семидесяти, босой, в зимнем полушубке нараспашку, бросил у коновязи лошадь и побежал на платформу. В одной руке он держал кнут, а в другой солдатский картуз с синим околышем. Ветер будоражил его дыбом вставшие волосы, они были седы и грязны. Несколько раз старик торопливо и как бы с испугом взглядывал на солнце. За стариком, роняя пенистую слюну, гналась собака. Старик злобно оглядывался, грозя ей кнутом. Собака приседала нерешительно и льстиво. Но когда старик бросался вперед, собака веселой опрометью догоняла его.

На станции было безлюдно и тихо. На полдень и на восток, как море, расстилались хлеба, бескрайние и мерно зыбкие, в синем цветне. Бестолково озираясь, старик обежал платформу, и на песке платформы слабо отпечатывались ступни его задубеневших ног.

Из-за куста застручившейся акации вышел сторож с топором в руках.

Старик, как мальчик, метнулся к нему.

– - Василий!..
– - Он говорил, волнуясь, перекладывая из руки в руку картуз с кнутом: -- Понимаешь, Василий, запоздал. Давно прошла машина?