Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
Вдруг с улицы, очевидно по данному сигналу, раздался оглушительный треск и звон заслонок, а за ними сотни пьяных глоток застонали и завыли что-то.
Я вышел за ворота.
Вытянувшись пестрым холстом, с тарантасом посредине, толпа неслась, как сумасшедшая, вдоль улицы. Недавней задумчивости Шаврова будто не было: привстав, держась рукою за дьячка, он гикал, матерщинничал, подбрасывал картуз; ему подобострастно подражали; Пахом хлестал вожжами по вспотевшим бабам; Вася Батюшка скромно хихикал, а впереди, сплетаясь в круг, отступая и сходясь,
Приседая на карачки, тощий замухрышка с наслаждением бил ладонью в бубен, тоненько, надсадливо крича:
Устюшкина мать
Собиралась умирать:
Ползает, икает,
Ногами брыкает...
Рядом с ним беременная баба, высоко закинув голову и обнажая синие цинготные десны, ревела во всю мочь, прикладывая руку к щеке:
Я б-ба рада... тебе воспитала,
Только в грудях нету... моих молока...
Оглядываясь по сторонам, она дергала подбородком, и большой рот ее, как пушечное жерло, выбрасывал осколки слов:
Пон-несу... эт-т-у малую-утку
Ко сест-ри-це своей ко родной...
Взметая мусор, орава вихрем пронеслась по улице на другой конец деревни, оставляя за собою груды пьяных, ползавших в пыли на четвереньках.
На обратном пути, против наглухо закрытого дома Пазухиных, Шавров велел остановиться.
– - Почему Егорши нет?
– - спросил он, глядя на толпу, -- Приказ мой был, ай нет?
Музыка ударила "Камаринского".
– - Помолчите!
– - ощетинился хозяин.
– - Где Егорша с дворянином?
– - Не знаем, -- сказал за всех Игнашка Смерд, -- спрятался, должно быть...
– - Стучи в двери!
Шавров потен, зол, глаза полуприкрыты.
Клим Ноздрин стал колотить щеколдой.
– - Не слышишь, старый дьявол, тебя требоват Созонт Максимович!.. Отворяй живее!..
Дом словно вымер. Ноздрин ударил в дверь ногою. К нему подскочили на подмогу, и шаткие стены задрожали, как живые.
– - Молчит, рвань, приспичило!
– - ухмыльнулся Влас.-- Ужо-ко слезу я.
Скромный Вася Батюшка, достав из кармана вчетверо сложенный кубовый платочек, аккуратно вытерся и поглядел на Шаврова.
– - Пойтить, что ли, мне?
– - вздохнул он и, соскочив с тарантаса, обошел вокруг избенки.
– - Все закрыто, со двора и с улицы, -- развел он руками.
– - Что за народ, мать их курицу!..
Он неторопливо выдернул из стоявшей поблизости мяльницы дубовое било, попробовал в руке его и, подойдя к окну, с размаху ударил в раму. Стекла взвизгнули, рассыпавшись слезами, внутри кто-то ахнул, толпа заржала и засвистела.
Так же спокойно, степенно, улыбаясь, работник подошел ко второму окну, подняв било, приловчаясь, но дверь из сеней раскрылась настежь, и на пороге появился бледный, трясущийся Егор, с водоносом
– - Разбойники! Побойтесь бога!.. Братцы! Где же ваша совесть? Уб-бью, сволочи!..
Егор рванулся за порог, подняв над головою водонос, толпа шарахнулась и отступила.
– - Тю-лю! Эй-эй! Га-га!..
– - Бери его, лохматого!..
– - Цель в морду билом! Швыряй билом!..
Опять откуда-то вынырнула жена Клима Ноздрина, схватила мужа за рубаху, награждая подзатыльниками.
– - У тебя сколько кутят-то, мразь ты этакая, а? Четыре?
– - вращая желтыми белками, выла она.
– - Оглушит тебя водоносом сдуру, а я с ими тогда майся! Брось! Уйди, а то ударю чем-нибудь!..
– - И, повернувшись к Егору, сжала кулаки: -- Ты что же это, анафема, разбойничаешь, а? Захотел в острог? Ударь только, ударь! Я т-те-бе все бельма выдеру, кудлатому мошеннику!..
Тяжело дыша, растрепанный Егор, как зверь среди борзых, метался у дверей, отбиваясь от градом сыпавшихся на него палок и кирпичей, но вскочивший с козел Пахом бросился к старику под ноги и повалил его на спину. Выпуская из рук водонос, Егор заплакал, а соседи, с которыми еще только вчера он беседовал, шутил, рассказывал про сына, схватив его за ноги и за руки, с песнями и хохотом поволокли по улице...
Другая же часть мужиков, под предводительством Пахома и Власа, ворвавшись в сени, отшвырнула бросившуюся к ним навстречу старуху Анну, хватая Васютку.
Еще как только Егор отворил уличные двери, выбегая на улицу с водоносом, Вася взял из-под лавки топор, становясь за спиною отца, но когда Егора повалили и поволокли по улице, в сени вскочили Пахом и Влас, -- руки его не поднялись на убийство: не то страхом, не то жалостью забилось его сердце, топор сам собою выпал.
Две, руки схватили его за плечи, другие две рванули назад, он впился пальцами в скамейку и замер, бледный, будто не живой.
– - Тащи купать!
– - скомандовал Шавров.
И когда Васю, вместе со скамейкою, волокли по выгону к реке, от сарая, хватаясь за живот, хохотал до слез урядник, только что приехавший к Шаврову.
– - Дьяволы!.. Что вы делаете, дьяволы!.. Ох, и умру сейчас! Максимыч, шутоломный! Что ты выдумал?..
Он повалился в бричку и задергался, а белая фуражка его со звездою откатилась в подворотню.
Раскачав, Васю бросили в реку. Он выпустил скамейку и, барахтаясь, подплыл к мосткам. Его вытащили за рубаху.
– - Бросай еще!
– - сказал Шавров.
Его снова бросили и снова -- до шести-семи раз, до тех пор, пока он не посинел и не стал падать от слабости. За все время Вася ни разу не крикнул, не сказал ни слова, крепко-крепко сцепив зубы; одни глаза огнем горели, но и те к концу стали тухнуть, лицо млеть, а губы вянуть и дрожать...
Когда, брошенный в последний раз, он не мог уже выплыть, Пахому пришлось доставать его.
– - Будет, что пи?
– - вопросительно посмотрел Пахом на хозяина, держа Васю на руках.