Повесть о днях моей жизни

Вольнов Иван Егорович

Я стал, неразговорчив, по малейшему поводу трясся и сучил кулаками, ночи напролет не спал,-- измучил Лопатина.

На шестой день странствований, вечером, по пути на вокзал, где мы устроились с бесплатной ночевкой, на перекрестке двух улиц мы встретили Осипа Поддевкина. Поддевкин шел по улице, часто нагибался к мостовой, будто отыскивая окурки, а на самом деле сгребал конский навоз и, крадучись, бросал его в почтовые ящики.

– - Это ты что же выдумал?
– - спросил я, разглядев его занятие.-- Тебе за это башку проломят!

Он прищурил

маленькие белобровые глаза, ехидно кривя рот.

– - Я вот сейчас с Марьевского моста швырнул в прорубь собачонку купчихи Усовой, за это тоже башку проломят?

Плоскогрудый, со втянутыми грязношафранными щеками, поросшими колючей щетиной, большеголовый, он широко расставил свои кривые ноги в стоптанных галошах, откинул на крестцы полы желтенького ватного пиджака, подперся руками в бедра.

– - Я, может, нынче архиерею дерзил, ну?
– - Поддевкин оттопырил сковородником губы.-- Вы знаете, кто есть Осип Аверьянович Поддевкин? Что? Я, может, с Николай Иванычем -- студентом -- печатал все дни запрещенные листки!

– - Про что, милачок, про что ты?
– - подпрыгнул, хватая его за руку, Илья Микитич.-- Про какого ты Миколая Иваныча? Где он?

– - Цыц!
– - крикнул на него Поддевкин.-- Нишкии. Это дело запрещенное!

Он петухом налетел на Илью Микитича -- нос к носу; как крылья, расставил красные руки.

– - Может быть, вы переряженные крючки, чего у меня выпытываете? Не вижу по харям?

Осип запахнул пиджак, оправил барашковую шапку, круто обернулся к нам спиной.

– - Идите своей дорогой, а я своей.

– - Этого оставить нельзя!
– - испуганно завопил Илья Микитич, хватая Поддевкина опять за руку.-- Расскажи, пожалуйста, кто это Миколай Иваныч! Мы тебя без этого не отпустим!

Осип Аверьянович вспылил.

– - Ну, студент! Ну, подметные письма печатал!..-- вытянув шею, задергал он подбородком; как челнок -- вверх и вниз заходил его острый, искусанный блохами кадык.-- Ну, не признает начальства!

– - Где он, Ося? Где?
– - тормошил Поддевкина задыхающийся Лопатин.-- Эко, господи!.. Насилушку наткнулись!.. Где он, голубеночек?..

– - Вы, видно, тоже из таких?
– - равнодушно спросил Поддевкин, глядя куда-то поверх наших голов.

– - Из их же! Из их же!
– - воскрикнул Лопатин.-- Говори скорей, где Миколай Иваныч? Другу неделю его ищем...

– - Посадили его онамедни в каменный мешок,-- с удовольствием ответил Осип.-- К тройному расстрелу поведут... Ну?

– - Постой, не ври, это ты следы заметаешь!
– - завизжал Лопатин.-- Коли намекнул, досказывай, а то у нас с тобой драка будет... я человек горячий!..

Илья Микитич уже тряс Поддевкина за "жабры".

Мимо проехал водовоз.

– - Будошника-то сзади разве не видите?
– - спросил он, вытираясь полою полушубка.-- Он вас сейчас помирит.

– - Николай Иваныча теперь не достанете,-- сказал Осип, когда мы спрятались от будочника за угол,-- Был, да сплыл... А если вам надо таких, ищите по ночлежкам -- там всякий народ водится... Это

неправда, что я был в одной компании с ним.-- Поддевкин усмехнулся.-- Не взяли они меня через характер: по пьяной лавочке я хуже свиньи...

Помолчав, он глубоко надвинул на лоб шапку, опустил красивейшие девичьи ресницы, так не подходившие к его цыганскому лицу, махнул рукой.

– - Уходите-ка, друзья, от меня к черту, да право!.. Вы, может, в самом деле переодетые крючки!..

Заложив руки в карманы, не попрощавшись, широко зашагал, хрустя снегом, по пустынным улицам пригорода.

Большая станционная зала, где мы с Лопатиным устроились, прокопченная гарью, с удушливым запахом пота и дыма, с паутиной по карнизу и высоко подвешенными газовыми рожками, была битком набита народом. Ехали в отпуск солдаты, мужики-белорусы в Сибирь, мастеровщина, шахтеры. Все это беспорядочными, скверно-пахнущими серыми кучами разбросалось на заплеванном асфальтовом полу, покрытом мусором, окурками, лоскутками бумаги, обсосанными селедочными головками, галдело, плакало, молилось, со свистом и хрипом кашляло, не в меру громко гоготало. Как пастух среди овец, меж узлов, постелей, сундуков, корзин, спящих детей и женщин, мирно беседующих групп ходил русый красавец жандарм в белых перчатках.

Закусив, мы выбрали себе место в углу; приглядевшись к соседям, начали совещаться о том, что делать завтра, куда пойти, кого спросить. Встреча с Осипом, его рассказ про Николая Ивановича, даже не самый рассказ, а его последние слова, что студент не один, что в городе есть еще люди, подобные ему, окрылил нас, раздул слабую искорку веры в живой огонек. Ласково поглаживая меня по плечу, Илья Микитич, наклонившись, шептал:

– - Ничего, Петрович, не дается без труда... Другой раз дуешься, дуешься, того гляди -- пупок лопнет!..

– - Он вот говорил: по ночлежкам надо искать... Там будто бы того... Мы завтра туда?

– - Видишь ли...

В это время лежавший сзади человек в вылинявшем картузе и бобриковом пальтишке, из-под которого виднелась серая сарпинковая рубаха с тесемками вместо пуговиц, с виду лет двадцати семи, потрогал его за руку.

– - Товарищ, у вас нет ли спички?

– - Я не курю,-- сухо ответил Илья Микитич.

Человек поднялся и попросил спичку у солдата.

– - Товарищем меня обозвал,-- подмигнул Лопатин.-- Спасибо, денег с собой нет, а то, по-товарищески-то, обчистил бы, лахарь!..

Илья Микитич знал, что я курю и что у меня вышел табак. Помявшись, взглянул украдкой несколько раз на соседа, не вытерпел:

– - У вас, извините, нет ли лишней штучки для Петровича?

Он кивнул на папироску, потом на меня.

– - Добились мы с ним, даже на табачишко не уберегли...

– - Есть,-- с готовностью ответил тот.-- Пожалуйста.

Разговорились. Видим: парень сметливый, балагур, с головой. Рассказал нам, что из Питера, слесарь, ждет пересадки пятый час, зовут Платон Матвеич. Блестя темными выпуклыми глазами, неожиданно спросил Лопатина: