Повесть о первом взводе
Шрифт:
Трибунский поднялся, посмотрел на разбитые танки.
– Накрушили. Другого слова и не подберешь. На-кру-шили, - повторил он по слогам.
– Хорошо звучит.
– Были танки и нет танков, - хихикнул Гольцев.
– Железо, а горит. Я и не знал, что железо гореть может.
– Коптять, - поморщился Малюгин.
– Вони от них много. Все кругом провоняли. Чего это фрицы в своих танках такое возять, что от них так сильно воняеть?
– Пусть коптят, главное - мы с вами металлолом заготовили. Я, в свои пионерские годы, никак не мог план по металлолому выполнить, - вспомнил лейтенант Столяров.
– Мечтал, что когда вырасту, больше всех соберу. И вот, пожалуйста.
Потом лейтенант посмотрел на часы и сказал:
– Бой длился ровно семнадцать минут.
И опять все рассмеялись. Особенно весело Гольцев. Он, Гольцев, понял, что это лейтенант так шутит. Гольцев был уверен, что бой продолжался час, или два часа.
– Теперь понимаешь, Гольцев, - сказал, поднимаясь, Столяров, - какое это простое дело - бить фашистские танки. Только надо спокойно и аккуратно. Что мы видим сейчас перед собой?
– Подбитые танки, товарищ гвардии лейтенант, - Гольцев тоже поднялся с теплой земли.
– Нет, Гольцев, это не танки.
– Доброкачественный металлолом, - подсказал Трибунский.
– Совершенно верно, высококачественный металлолом для мартенов. Понял ты это, Гольцев?
– Понял, товарищ гвардии лейтенант!
– А раз понял, то будет из тебя, Гольцев, хороший пушкарь и настоящий гвардеец. Ну-ка, подойди сюда.
Гольцев подошел к лейтенанту.
– Давай, что ли, Гольцев, поборемся, - неожиданно предложил лейтенант.
Он обхватил Гольцева и попытался сделать подсечку. Но Гольцев был крупней Столярова, тяжелей и сильней его. Солдат устоял, обхватил свое непосредственное начальство, подтянул его к себе, немного пригнулся и, совершенно неожиданно, поднял над головой.
– Отпусти Гольцев!
– кричал лейтенант, беспомощно и смешно размахивая ногами в воздухе.
– Отпусти, а то хуже будет... Пять нарядов вне очереди! Трибунский, уйми этого бычка!
Трибунский бросился на выручку лейтенанту. Все трое упали на землю и барахтались там, пыхтя и покряхтывая.
А Малюгин покуривал самокрутку и с улыбкой смотрел, на то, как они возятся. Гольцеву было восемнадцать лет, Трибунскому и лейтенанту Столярову по девятнадцать, а Малюгину целых тридцать два года.
* * *
Всем взводом они ехали к штабу полка и вспоминали подробности короткого боя. А за машиной торжественно плыли оба орудия. Второе цепью привязали к первому. И сейчас это нисколько не портило гвардейского вида взвода. Цепь держала крепко, надежно.
На ящиках со снарядами сидел гвардии сержант Логунов в новых яловых сапогах. А Птичкин трепался.
– Это же совершенно разные вещи: сапоги и танки. Но теперь, благодаря нашему опыту, вполне можно написать большую научную книгу под названием: "Роль яловых сапог в истреблении фашистских танков". И раскрыть эту важную роль на конкретных примерах жизни нашего взвода. Профессор, я излагаю достаточно научно?
– Вполне научно, - подтвердил Трибунский.
– Но взвод хочет знать, куда девались обмотки? Нехорошо получилось. Григоренко считал, что обмотки уже у него в сидоре и собирался подарить их после войны деду, который разводит телят, потому что этому деду нравиться привязывать телят обмотками...
– Учитель, имейте терпение, будет вам про обмотки, будет вам и про Григоренко. А пока не мешайте очевидцам, - после того, как они врезали по немецким танкам Птичкину необходимо было "разрядиться" и слушали его с удовольствием.
– Добежали мы тогда до пушки и стоим... Потому что машины нет, снарядов тоже нет. Нет даже лейтенанта,
Больше всех беспокоился Гогебошвили. Потому что перевозку орудия должен обеспечить он, но машины нет. А народ собрался настырный: вполне могли заставить его вези пушку на себе. Особенно Огородников. Не знаю, чем Огородников занимался в своих Чебоксарах, но здесь, на фронте, у него привычка такая: перед обедом стрелять по фашистским танкам. Причем он уже пять или шесть дней эти танки не видел. А тут они сами в руки идут, и грех не воспользоваться. А с другой стороны, обстановкой очень заинтересовался командир полка. С высокого штабного крыльца он, правда, не спустился, но стал говорить о нашем взводе всякие нехорошие слова. Такие нехорошие, что нам всем, включая сюда и Григоренко, стало стыдно. Обстановка накалялась и следовало немедленно действовать. Но в пушке нашей, сами знаете, живого веса больше тысячи килограммов. Скажи, кацо: взялся бы ты лично, без помощи автомобильного транспорта, доставить на позицию орудие?
– Лично не взялся бы, - признался Гогебошвили.
– На "студере" доставил бы, с лошадью тоже. Без них не взялся бы.
– Слышали. А пришлось бы взяться. И неизвестно что бы из этого получилось. Но на его, Гогебошвилино, счастье сержант Логунов вспомнил про свои яловые сапоги. Сапоги остались в кузове, и ему сразу захотелось побежать за ними. Но, вы же все это знаете, у нашего сержанта высокое чувство ответственности. Он не мог оставить без своего командирского глаза ни казенное орудие, ни своих подчиненных. Поэтому, отправляясь за сапогами, он решил забрать с собой весь наличествующий состав и пушку. А мы что? Мы народ дисциплинированный. Как начальство прикажет, так и делаем. Облепили орудие - кто за что мог ухватился, и понеслись. Впереди, конечно, сержант Логунов. Ведь немцы на танках, и, если эти барахольщики узнают, что на машине имеется пара новых яловых сапог, они непременно постараются их захватить в качестве военного трофея.
Но пока мы бежали, обмотки у сержанта начали разматываться, потому что крупным специалистом по этому виду обуви он стать еще не успел. Практики маловато. И когда Долотов подал нам "студер", оказалось, что обмоток на ногах сержанта уже нет, а из ботинок телепаются портянки, и выглядят они, как белые флаги. Если бы, не дай бог, кто-нибудь из посторонних увидел, такое, он бы мог подумать, что мы, всем гвардейским взводом, бежим сдаваться...
– Григоренко, ты чего хихикаешь? Ему сейчас смешно. А когда он увидел, что обмоток нет, он не смеялся. Сержант сиганул в машину, только портянки мелькнули. Тут Григоренко и сообразил, что обмотки остались где-то на дороге, и застыл, как памятник Минину и Пожарскому. Но те знали, что надо делать, у них была очень ясная и четкая цель: изгнать из Москвы белополяков. А Григоренко не знал. Бросить пушку и бежать за обмотками он не мог по долгу службы, а от обмоток не мог отказаться по своему бережливому характеру и из уважения к деду. Хорошо, Мозжилкин увидел григоренковскую растерянность. Он, как наводчик, побоялся остаться без замкового, сгреб Григоренко и бросил его в кузов. А то наш Григоренко он так и остался бы на дороге думать. И вполне возможно, что его бы в тот же день расстреляли, как дезертира. Потому что ни один суд не поверил бы, будто у него до такой степени медленно протекает мыслительный процесс.