Повесть о суровом друге
Шрифт:
Знамя борьбы за рабочее дело.
Знамя великой борьбы всех народов
За лучший мир, за святую свободу!
Мы, мальчишки, пристроились к бастующей колонне и звонко подхватили знакомый припев:
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!..
На
Когда наша колонна подходила к Пожарной площади, навстречу из боковой улицы вышли черносотенцы: лавочники, попы с крестами и хоругвиями, лабазники с царскими флагами. Колбасник Цыбуля шел впереди и нес в руках портрет царя.
Улицы и вся площадь были запружены народом. Столько людей я не видел еще никогда в жизни и невольно схватился за руку Васьки, боясь потеряться в толпе.
Гул стоял над площадью. Развевались на ветру пестрые флаги: красные большевистские, черные - анархистов, трехцветные - царские. Во всех углах площади выступали ораторы, забравшись на плечи товарищей, потрясали кулаками, сбивчиво выкрикивали каждый свое. Все перепуталось. В одном конце пели «Долго в цепях нас держали», в другом - «Боже, царя храни».
Мы протиснулись к главной трибуне, туда, где стоял чугунный памятник царю.
Этот памятник купцы города установили на свои деньги. Помню, дело было весной, на площади попы служили молебен и брызгали святой водой на толпу. Я тогда вглядывался в чугунное лицо и не мог узнать, кто это. Один ус был длиннее, другой короче, правый глаз с прищуром смотрел на меня, словно чугунная голова прицеливалась. Потом я увидел надпись: «Государь император всея Руси Александр III».
С тех пор по вечерам на площади устраивались гулянья, играла духовая музыка. Чугунный царь стоял высоко на каменной подставке, и, куда, бывало, ни отойдешь в сторону, он пялит свои глазищи на тебя. Никуда от этого взгляда не денешься. Только если с затылка зайдешь, он не видит. Но тут городовой подвернется и тебя самого шлепнет по затылку: «Марш отсюда!» Словом, не было никакой радости. А вот теперь народ захлестнул площадь от края до края.
Митинг бушевал. На памятник царю, гремя костылями, взобрался солдат в распахнутой шинели.
– Граждане, поклон вам из окопов от сынов и братьев ваших - русских солдат!
Раненый высоко поднял над головой костыли и показал их народу:
– Видите, я навоевался и скажу: долой буржуазию! Да здравствует управление государством самими рабочими! Правильно говорят большевики: надо повернуть штыки против царской власти!
– Вер-на-а! Долой царя кровавого!
Кто-то закричал «ура» и подбросил вверх шапку.
Я тоже кинул свой картуз, но толпа пошатнулась, и картуз упал в сторону. Я нагнулся и стал шарить по земле, но не нашел его. А когда поднялся, на трибуне стоял меньшевик-коротышка, которого звали Ангел Петрович. Опять был здесь этот противный толстяк. Он потрясал белым, как булочка, кулаком и кричал:
– Долой угнетающее нас самодержавие! Да здравствует демократическая республика, да здравствует
Он закатил глаза, поднял руки и заговорил нараспев:
– Граж-да-нин! Слышите, как гордо звучит это слово! Да будет оно трепетом для наших врагов, приверженцев старого режима!
Он обратил руки к толпе:
– Бог в помощь тебе, труженик, не будешь ты больше рабом! А будешь гражданином! Только не нужно враждовать, и нельзя допускать гражданской войны и смуты. У нас нет классов. Я, к примеру, хозяин завода, ты рабочий - все мы единый русский народ. У нас один враг - германец! У нас одна цель - победить! А для этого нужно побольше снарядов, винтовок и пушек. Разобьем поганого Вильгельма и спасем отечество!
– Сам иди воюй!
– Убивать своих братьев пролетариев не пойдем!
– Слазь с трибуны, крахмальная душа!
Но меньшевик никого не слушал и продолжал:
– Да поможет нам господь бог! Забудем распри и междоусобицы! В полном единении...
– Долой! Тащите его за ногу!
На трибуну вскарабкался колбасник Цыбуля. Он был весь красный от гнева.
– Геть вас усих! Желаем порядка, установленного богом и царем!
Кто-то схватил Цыбулю и стащил в толпу. За него вступились лавочники, содержатели кабаков, извозчики. Началась свалка. В этой суматохе я потерял Ваську. Мне больно отдавили ногу, и я юркнул в парадное какого-то дома.
3
Тут было теплее. Без картуза голова у меня совсем замерзла. Я огляделся. В просторном парадном вверх поднималась лестница с бархатными красными перилами.
Оттуда, сверху, донесся приятный детский голос:
– Геня, подожди меня, я одна боюсь...
По лестнице сбежали франтоватый мальчик в военном костюме, без фуражки и девочка в белой шубке.
За ними, звеня медным бубенчиком, прыгала маленькая белая собачонка. Она сразу же набросилась на меня с яростным лаем. Наверно, собачонке не понравилась моя засаленная телогрейка с длинными болтавшимися рукавами.
– Марго, перестань лаять!
– прикрикнула на собаку девочка, но та вцепилась в мои штаны и трепала их.
– Марго, ты слышишь? Я что сказала?
Мальчик в военной форме подошел ко мне. Он был похож на взаправдашнего офицера.
– Ты почему здесь?
– спросил он строго.
От страха у меня пропали все слова.
– Я спрашиваю тебя, оборванец, почему ты здесь?
– Мне есть хочется, - пробормотал я.
– А мне какое дело? Уходи отсюда!
– Оставь его, Геня!
– вступилась за меня сестра кадета.
– Почему не уходишь?
– зловеще повторил он.
– Может быть, ты хочешь узнать, что такое нокаут?
– Не надо, Геня. Посмотри, какой он бледный. Ты ведь рыцарь и не станешь бить слабого.
– Отойди, не мешай мне!
Кадет согнул руки в локтях и, прижав их к груди, запрыгал передо мной на одном месте.
– Защищайся, шмендрик!
– Оставь его, Геня, ведь он побирашка!
– Отвяжись! Лучше будь моим секундантом. Когда я опрокину его нокаутом, будешь считать до десяти.