Повесть об отроке Зуеве
Шрифт:
ЗЕМЛЕПРОХОДЕЦ
Глава, в которой выясняется, что герой повести обладает некоторыми полезными знаниями и в результате попадает в плен
По
Когда головная карета, а за нею несколько кибиток и фур, покрытых парусиной, вкатывали на подворье, ямщики, служилые люди не скрывали любопытства:
— Не то цыганский табор, не то на турка войной!
— Какой на турка! Турок, вон он где! Феатр для представления сцен.
— А может, вербовать новобранцев?
— Не землемеры ли?
Пока Паллас предъявлял смотрителю подорожные, Вальтер и Соколов хлопотали о ночлеге, ямщики подманывали Зуева.
— Эй, малый, кто таковы?
— Научный отряд.
— Далече?
— А в самую Сибирь. Для изыскания идем.
— Изыскивать-то кого? Беглых?
— Достопамятности.
— Редкая птица, видать, их сиятельство. А ты по какой нужде?
— Да сбоку припека!
— Грозный начальник-то?
— Ох, грозен…
— А старик с бородищей?
— Чучела из зверей да птиц делает.
— А те оба-два со шпагами?
— Те? О-у-у-у, — пугает Вася ямщиков. — Кто не по ним — голову с плеч. Чик-чирик.
Вася хватает палку, врубается в заросли крапивы, молотит налево-направо, гикая, сердито урча, показывая, как расправляются мушкетеры с теми, кто излишне любопытен.
Служивый с разбойной мордой, с нестриженными патлами прикрикивает:
— Язык-то тебе шпагой бы окоротить. Чик-чирик, чик-чири-и-ик.
— Но, но! — принимает гордую осанку Зуев. — Поговори мне, патлатый.
— Фьють! — пугает мальца патлатый. — Чижик. Портки-то держи, чтоб не соскочили.
Экспедиция за год преодолела множество рек и речек, тонула в болотах, выкарабкивалась из непролазных, засасывающих грязей, мокла под дождями, убегала от настигающих эпидемий, спасалась от метелей, куталась от морозов, ночевала под открытым небом, хлюпала простуженными носами, похоронила двух егерей.
Паллас потемнел лицом, от европейского лоска следа не осталось — кожа на руках заскорузла, покрылась цыпками, рыжие брови выгорели, линялый кафтан висел мешком. Но устали не знал. Невзгоды пути точно заряжали энергией, прибавляли любознательности. Буравил камни, пробивал шурфы, вскидывая высоко ноги, кидался за диковинными бабочками, насекомыми, не брезговал вытащить из свежего пласта червячка и, двумя пальцами схвативши острый кончик, разглядывать как бы впервые в жизни. И между делом заносил в клеенчатую тетрадь реченья местных жителей, описывал промыслы, узнавал, что сеют крестьяне, какая земля лучше родит, какие минералы залегают в пути следования.
«Глядеть! Щупать! Осязать!» — так Паллас обозначил главную задачу экспедиции.
И этим заповедям он следовал столь неистово, что усидеть рядом с ним в спокойствии мог разве только самый ленивый.
Вальтер знал минералы. Его коллекция уже теперь могла бы украсить любой музей.
Никита Соколов славился химическими
А Зуев? Смазать дегтем колеса — с милым нашим удовольствием. Подшить на фурах изорвавшуюся парусину — где наша большая игла? По поручению Палласа скакал в деревню, чтобы распорядиться о ночлеге. Нагонял страху на ленивых паромщиков и тугодумных сельских старост, которые никак не могли уяснить, кто же едет.
— Член трех заграничных академий. Их сиятельство!
Мужики спешили исполнить требование расторопного паренька, не переставая удивляться, что у такого сиятельного вельможи в подручных этакий малолеток. Пойми господ.
Шумский не успевает отмерять время по привычному для него календарю. Отошел январский Афанасий — ломонос, береги нос. Остались позади мартовские Герасим-грачевник и Василий-капельник. И апрельский Мартын-лисогон, и апрельская Мария-заиграй-овражки благополучно отпустили экспедицию. И июльские Мария — сильные росы и Илья-громоносный, и сентябрьский Никита-гусепролет, и ноябрьский Филипп с его заговеньем, и студеный декабрьский Никола, как незримые, но добрые духи из сказок, расстилали перед путешественным отрядом бесконечные дали, листали, как в книжице, день за днем — с морозами и базарным грачиным граем, со сверкающей капелью на потемневших ветках берез, с овражками, полными талой воды, с утренними росами на лугах, и громами в небе, и хрупкой остекленевшей гололедью в наезженных колеях почтового тракта.
Как славно в путешественной команде! Зуев готов немедля прийти на помощь, когда в том есть нужда.
Шумский толчет в ступе для своих бальзамических составов какие-то кристаллы.
— Дядь Ксень, помочь?
— Потолки, руки небось не отвалятся.
Бум, бум, бум! Пестик колотится в медной ступе, похожей на опрокинутый колокол. Толочь ради толчения — большой ли интерес? А можно в колокола ударить, и тогда пестик становится звонким языком — он поет: то тревожно, то бубенцами, залихватски. Эй, народ, на праздничное гулево: пляшут скоморохи под гусли и балалайки; качели — от земли к небу, от неба к земле; песельники в нарядных рубашках. Динь, динь, динь!
Колокол стихает. Васькина рука беспомощной плетью падает вдоль тела.
— Ты чего? — пугается Шумский.
— Говорил — не отвалится, вот и отвалилась.
— Ох, Василий. Все игра тебе, проказы. А нет того понимания, кто ты есть.
— Кто ж я есть? — Зуев опять колотит во всю мочь пестиком по опрокинутому колоколу.
— Звонарь — вот кто. Звону много, а сурьезности…
Никита Соколов смеется:
— Уделал крестный крестника.
— А ты, Никита-гусепролет, гусей не прозевай, — не остается в долгу Вася.
Усиди несколько часов кряду в кибитке!
— Разомнемся?
Вальтер отмахивается — отстань.
— Мозгами надо пораскинуть, — фырчит Никита Соколов.
Ох, сидни! Обгоняя обоз, Зуев мчится по обочине дороги. Головная карета с Палласом осталась позади. Слева — расчерченное сохами поле. То тут, то там шахматными фигурками замерли суслики. По другую сторону из огромного лога тянет горьким духом полыни. Вася дожидается, когда притащится отставший обоз. Просит егеря Палласовой кареты посидеть на облучке. Подбирая вожжи, прижимая локтем к боку ивовый прут, покрикивает на лошадей.