Повесть об отроке Зуеве
Шрифт:
— Зуев, не гони. Тетрадь так и скачет на коленях, — высовывает из окошка голову Паллас.
Не позволяет большого разгону, уча своих спутников: осмотрительность и обстоятельность — главные помощники во всяком путешествии. На детские повадки школяра не обращает особого внимания. Достойное научное рвение обнаруживает солдатский сын. Чего проще — чертополох! Но именно от Василия Зуева Паллас узнал: в разных местах чертополох по-разному зовется. Где татарин, где мордвин, где басурманская трава. Растение кровь заговаривает. Стебель пригибают (Зуев высмотрел!), скручивают, шепчут:
«Студенты и гимназист весьма способные помощники в моих делах», — писал в Академию Паллас, и хотя крестьянские заговоры смешили, зато помогали понять русскую деревню, русского мужика.
А как блины печет этот чертеныш! Паллас в России великим охотником до блинов стал. Да и блины какие: пшеничные, ячневые, овсяные, гречишные. А с вареньем, а с жареным лучком, а со сметаною, вприхлеб с топленым молоком…
Доберутся к вечеру до постоялого двора — усталые, разбитые от тряски дорожной, аки волки проголодавшиеся.
Вальтер и Соколов с обезьяньими ужимками обхаживают Зуева. Льстивыми голосами упрашивают:
— Тетушка Варвара, меня матушка послала.
— А зачем матушка послала? — Зуев строг, неприступен, неподкупен.
— Дай сковороды да сковородничка, мучки да подмазочки.
— Вода есть?
— Вода в печи, хочет блины печи.
Студенты несутся к колодцу, Вася из кожаного мешка выпрастывает на стол муку, разминает ее. Шумский — топориком по полешку:
— Где блины — тут и мы. Где оладьи — тут и ладно.
Через какие-нибудь полчаса всей компанией уминают блины, смазанные черничным или малиновым вареньем. Смотритель станции из дальнего угла косится на постояльцев: вот так научный отряд! Их сиятельство-то? Жрет блины наравне со всеми.
— Блины где научился так выпекать? — интересуется Паллас.
— А у матери подсмотрел.
— Вот, господа студенты, как наблюдать-то важно, — замечает Паллас. — Вот я сейчас с каким вареньем блин-то съел?
— С малиновым! — выпаливают разом господа студенты.
— Без никакого варенья… Просто на масляной подмазочке.
Уязвил!
Паллас с пристрастием следил за солдатским сыном. Ребячество так и рвется из него — эти веснушки, детские повадки, кои просто не могут не смешить. Вырежет ивовый прут, оглянется, нет ли кого рядом, и давай хлестать налево-направо крапиву и лопухи. Хохолок на голове вздымается наподобие петушиного гребешка, сам напоминает петушка, боевого до отчаянности. Или начнет допекать худого, длиннющего, как жердь, Вальтера: «Жил-де был детина, долгий, как жердина…» И стрекача. Подманывает: «Ну, догони, осаль…» Осаль — Шумский потом объяснил: в игру зовет, в салочки.
В нужных обстоятельствах, однако, с Василия точно сползала розовая мальчишеская кожа и обнаруживалась твердая сердцевина, в суждениях проявлялась зрелость. Правду сказать, хоть отстоял его перед чиновным Таубертом, а все ж поначалу сомнение иголочкой покалывало: не обузу ли взвалил на плечи? Четырнадцать лет — пора, когда пристало жить под родительским кровом. Но с каждым днем отрок все более побеждал сомнения. В нем была, кроме всего прочего, цепкая крестьянская хватка.
Отец
Его радовало, что и студенты приняли Ваську как своего, даром что на четыре года моложе. Прощали ему ребяческие проделки. «Три молодца, три брата», — отозвался о помощниках Паллас в разговоре с одним вельможей.
Чучельник Ваську за сына почитал. Крестный… Смешной русский обряд. И как совпало! Крестный и крестник в одном отряде. Не однажды Паллас видел, как Шумский в нижних портах скачет к Васиной постели. Голая нога высунулась — прикроет, тулуп подоткнет под бока. Перекрестится: «Господи, не дай пропасть мальчонке».
Что ж, Паллас тоже не даст Зуеву пропасть: то книжку всучит из личной, взятой в дорогу библиотеки, то побеседует об занятном предмете. Зуев показывал сообразительность. Паллас дал Зуеву коротенькое задание: описать сонную крысу.
— Хорошо, Петр Семенович.
— Не гадко крысой будет заниматься?
— Отчего ж гадко? Крыса — лишь проявление живой натуры. А натура своими деяниями во всем чудесна. Так Протасов учил.
Недурно сказано!
Шумский крестником гордился. И всякий раз замирал, боясь, что Васька скажет чего-нибудь не то, не оправдает Палласова доверия.
Услышав Васькины слова, расцвел.
— Люди, — сказал Шумский, — всегда восхищаются тем, что превзошло их ожидания.
— Что, что? — повел белесыми бровями Паллас.
— Это есть суждение Марка Туллия Цицерона.
Однажды Палласу сказали: верстах в пяти, в верховьях речки Байтуган, бьет черный масляный ключ.
— Черный, масляный?
— Одна чернота.
— Как же вы это масло пользуете?
— А на деготь берем, — отвечали мужики. — И раны смазывать. А ежели с молоком сварить — нет лучшего питья от коликов.
— Вкусно ли?
— Полезно, ваше сиятельство.
«Если бы нарисовать карту по цвету залегаемых в этой стране минералов и источников, — думал Паллас, — каких бы только красок ни понадобилось. Это была бы редкая мозаика! Уголь, руда, золото, серебро, малахит, нефть, драгоценнейшие глины… Какое же будущее ждет Россию через сто, двести, триста лет!»
Паллас попросил Зуева съездить в указанное мужиками место, определить местоположение нефтяного фонтанчика.
— Я так сбегаю, Петр Семенович.