Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]
Шрифт:
— Судя по сообщению Лабковского, — вступил в разговор Геннадий, — Пашутин знает о «Санько». Если он искренне хочет помочь нам, непонятно, почему промолчал.
— Забыл? — Смирнов посмотрел на Николая Федоровича. — Товарищ генерал, я считаю, факт очень серьезный.
— Пытаются нам подставить своего человека, сбить со следа? — улыбнулся Николай Федорович. — Я и сам так подумал. Но здесь с кондачка решать нельзя. Допустим, Пашутин хочет искренне помочь. Оттолкнуть его в этом случае — значит совершить непростительную ошибку. Возможно, тот человек
— Именно сам плывет, — повторил Смирнов. — Это и вызывает сомнение.
— Я поработаю с ним, — сказал Миронов.
— Добро, — Николай Федорович встал, сморщился от боли в пояснице. — Сидите. Я буду ходить. — Он усмехнулся: — Старость — не радость. Нужно решить еще вот какой вопрос. Есть мнение, — он улыбнулся. — Фраза-то какая дурацкая. Безликая. Придумана, чтобы поменьше ответственности на горб нагружать. Так вот. Некоторые товарищи из министерства так считают: удвоить, утроить охрану завода, сдать вовремя заказ, а там можно и с преступниками повозиться. Как вы считаете, Миронов?
— Неверная позиция. Удобная, безопасная, но неверная. А если преступники исчезнут? На чем мы их сможем разоблачить потом? Всплывут в другом месте, сколько бед наделают. Операцию нужно довести до конца именно теперь.
— Я — за, — сказал Геннадий. — Главная надежда преступной группы — Зина и Володин, как я понял. Что нужно? Разобщить их с Бородаевым.
— Согласен, — сказал Миронов. — Если, конечно, все так, как рисует Пашутин. А если нет?
— Вот и я думаю. — Николай Федорович прижался спиной к дубовой панели, боль поутихла. — Как он тебе сказал? Перспективы нет?
— Именно так.
— Вообще нет перспективы или по этому делу?
— По этому делу. Я хорошо понял. Он говорил совершенно конкретно, вот эти самые слова: «Если, — говорит, — Зинка не поддастся, зачем мне рисковать зря? А если и выйдет что — меня первого продадут…»
— Меня жизнь чему научила? — сказал Николай Федорович задумчиво. — Если преступник приходит, что называется, с открытой душой, если он разочаровался в прелестях блатной жизни, решил с нею порвать и честно хочет оказать органам посильную помощь — это один разговор… Такому человеку, как правило, нужно верить. А Пашутин… Все же не тактический ли это ход, Миронов? Будь начеку… — Николай Федорович помолчал, потом закончил: — Принимаем план боевой, активный. Мы ведь с вами оперативные работники. Наше дело — действовать, а не у моря погоды ждать. Так я и доложу заместителю министра. Нас поддержат, я в этом уверен.
Ссора с Зиной окончательно выбила Витьку из колеи. Было обидно и горько. Он и раньше чувствовал, что не в силах противостоять ее чрезмерно самостоятельному характеру, а теперь и совсем скис. «Какая самоуверенная, — думал Витька. — Ну и хорошо, что мы разошлись. Правильно говорит Борода: баба — первый предатель…» — Витька вышел из автобуса. На краю тротуара, под деревом, стояла Зина.
— Здравствуй, — она виновато потупила
— А-а… — протянул Витька. — Ну и что же потребовалось видной производственнице нашего передового предприятия от жалкой, ничтожной личности?
— Не болтай, — Зина взяла его за руку. — Ты ведь и сам понимаешь: твой приятель Бородаев — просто скотина. Отойди от него, Витя. Мы ведь друзья?
Витька вырвал руку:
— Зайдем ко мне?
— Зачем? Поздно уже…
— Значит, не веришь другу Вите? — насмешливо прищурился Витька.
— С чего ты взял? — Она покраснела. — Просто есть правила приличия.
— Мать дома. Блинов напекла, ждет. Я ей с работы звонил. Пойдем?
— Пойдем, — Зина снова схватила Виктора за руку, потащила за собой.
— Тебе не девчонкой быть, — на бегу крикнул Витька. — Тебе по твоему характеру — ротой командовать. Устаю я от твоих командирских замашек.
Она остановилась, сжала губы:
— А я — от твоих! Ну, какой ты мужчина? Пререкаешься с дамой, мельчишь, говоришь, как капризная барышня! Я уйду!
— Ладно, — сдался Витька. — Я не буду. Дама.
…В комнате, над диваном, Зина увидела фотографию белой собаки.
— Ах, какая прелесть. Кто это?
— Пух, — сказал Витька. — Трагическая собака.
— Почему трагическая?
— Расскажу. Только не при матери. Переживает.
В комнату вошла мать, принесла дымящиеся блины, села напротив сына, внимательно и печально вглядываясь в его лицо. Витька начал было жевать, но тут же положил вилку:
— Мам… Я не могу, когда ты так смотришь. В горло не лезет.
— Ешьте, Зина. Я пойду, чай поставлю.
Зина тоже положила вилку.
— Витя, зачем ты вещи у спекулянтов покупаешь? Узнают — тебя выгонят. Ты же чистым, безупречным должен быть.
— Как ты, что ли? — отпарировал Витька.
— Ну, при чем здесь я? О тебе знаешь что говорят на заводе? Дурачок приблатненный!
— Придумала?
— Нет… — Зина покачала головой.
— А мне плевать! — Витька бешено уставился на Зину. — Кто это говорит? Тот, кто сначала статейки из газеты вслух читает, а потом тащит все, что плохо лежит? Демагоги и фарисеи — вот кто это говорит! Из зависти.
— Чему завидовать? — вздохнула Зина.
— Тому, как я выгляжу, а они — вахлаки вахлаками. Все на одно лицо, как дети из приюта! Я независимый человек, а они все в рот начальству смотрят. А я начальство терпеть, между прочим, не могу!
— Глупо это, Витя. По-детски. Бросаешься на всех. Так ничего не докажешь. И начальство не стоит под одну гребенку стричь. Начальники тоже разные бывают.
— А я и не стригу. — Витька снял со стены фотографию собаки. — Мать вызывают в ЖЭК, говорят: «Ваша собака лает». Мать отвечает: «Она же не умеет иначе, она — собака». А они ей: «Жильцам покоя нет. Жильцы нервные. У нас, мол, на первом месте — люди. А собак старые барыни держали до революции».
— Ну, идиоты это сказали. — Зина пыталась успокоить Витьку.