Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

Нагорный Алексей Петрович

— Не исключено. Но нас учили отрабатывать в первую очередь самую вероятную версию.

— Сделаем так, — сказал Бушмакин. — В финчасти проведем ревизию. Немедленно. Старшим назначим нашего эксперта-графолога, это я беру на себя. Пусть он сравнит почерк записок с почерками работников финчасти.

Ревизия началась в четыре часа дня. Возглавлял ее по договоренности с финансовыми органами сотрудник управления, эксперт. К шести вечера все документы финчасти были в основном просмотрены. Почерка, похожего на тот, которым были написаны записки,

эксперт не нашел. Он уже было дал команду сворачивать ревизию, как вдруг натолкнулся на старый авансовый отчет одного из заводских инженеров. На отчете была наложена резолюция: «Пока вы не представите справку, ваш отчет утвержден не будет. Рыков». Конфигурация букв и манера их написания полностью совпадала с аналогичными признаками во всех трех записках. Эксперт вызвал Рыкова.

— Ваша резолюция, товарищ заведующий?

— Моя. — Рыков вернул авансовый отчет эксперту. — Разве она неверна или незаконна?

— Резолюция верна. А это кто писал, не вспомните? — Эксперт положил на стол все три записки. Заведующий прочитал их и улыбнулся:

— Это не мой почерк. А почему вы спрашиваете? Я не совсем понимаю. — Рыков повернулся, шагнул к дверям и вдруг с разбегу ударил их плечом. Поздно. В коридоре его тут же схватили за руки сотрудники УГРО.

Сбежались работники заводоуправления, окружили задержанного. Бушмакин подождал, пока толпа заполнила весь коридор и всю лестницу, и громко спросил у Рыкова:

— Где деньги? Разъясняю, что только добровольное признание может облегчить вашу участь.

— Деньги в моем сейфе. Вы можете их взять.

— Ровский сказал, что приказ о ревизии он подделал. Вы это тоже утверждали, — все так же громко продолжал Бушмакин. — Однако безупречная репутация покойного Анисимова свидетельствует против таких утверждений, Анисимов отлично знал вашу подпись и подделке не поверил бы.

— Подпись была настоящая, — сказал Рыков. — Меня не… расстреляют? Я бы мог не сознаваться, все равно Ровский сжег фальшивый приказ, я прошу учесть мою сознательность!

Коля открыл сейф. В секретном отделении лежал пакет. Коля положил его на стол и вскрыл. Посыпались пачки денег.

Подошел Витька, взял одну, покачал на ладони и бросил.

— Сколько людей погибло, — сказал он тихо. — Вот ведь какие дела.

Рыкова увели.

— Ладно, — сказал Бушмакин. — Сообщите по цехам. Можно выдавать зарплату. — Он посмотрел на часы: было восемнадцать часов тридцать одна минута. Заканчивался шестой день.

Спустя час Коля пришел домой и бессильно повалился на диван.

— Нашел? — спросила Маша. — Все в порядке?

Коля молча кивнул и сказал:

— Трепанова я в Москве видел. Привет тебе.

— В самом деле? — обрадовалась Маша. — Как он там? А Никифоров и Афиноген?

— В порядке… — Коля вяло махнул рукой. — Ты знаешь… Афиноген-то — он, оказывается, тебя очень любил, Маша.

Она покраснела, отвернулась:

— Я это знала, Коля.

— Откуда? — удивился он.

— Чувствовала, —

сказала она. — Все женщины это очень чувствуют. Он женился?

— Он погиб, Маша. Четыре года назад, в тридцатом. Ты извини, что я тебе сразу не сказал.

Маша долго молчала. Потом села на диван рядом с Колей, обняла его:

— Может быть, только теперь я начинаю понимать, какая у нас с тобой трудная жизнь, браток, — сказала она с нежностью. — Не очень мы с тобой были сыты, не слишком тепло одеты. Друзей сколько потеряли. И молодость наша уже прошла, Коля. И не было в ней балов и прогулок около Колизея. А я все равно счастлива, и другой жизни мне не надо! Только бы вместе, до конца.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПЯТЫЙ ОБЕЛИСК

Тяжело терять боевых друзей — с каждым из них уходит в небытие частичка тебя самого… Но случаются такие потери, которые равнозначны собственной гибели… Каких пережить?

Из записок генерала Кондратьева

В мае 1937 года Николаю Кондратьеву было присвоено звание майора милиции, и он был назначен заместителем начальника Ленинградского уголовного розыска.

Утром Колю вызвал Бушмакин и дал прочитать приказ.

— А вы? — невольно вырвалось у Коли.

Бушмакин обнял его:

— Помнишь, как мы встретились? Думал ли ты, что придешь вот к этому. Майор, на такой должности. А не зря я тратил на тебя время, ох не зря! — пошутил Бушмакин. — Что касается твоего покорного слуги… — Бушмакин улыбнулся и развел руками: — Тебе сколь минуло?

— Тридцать шесть, как из ружья.

— А мне шестьдесят пять. Это, мил друг, уже не из ружья. Это — из пушки. Пора на заслуженный отдых. Теперь уж вы, молодые, попрыгайте.

— Виктор сегодня вечером уезжает, — сказал Коля. — И мой сорванец — туда же. Ни сладу, ни ладу. Я ему говорю: в шестнадцать лет на войну не ходят! А он мне: «Гайдар в шестнадцать лет полком командовал!»

Бушмакин внимательно посмотрел на Колю:

— Гайдар Гайдаром, а ты-то сам намного старше был, когда мы посольство на Екатерининском защищали? Тебе же всего семнадцать было…

— То революция. Время другое.

— У молодых оно всегда другое, — грустно сказал Бушмакин. — В Испанию Виктор собрался?

Коля молча кивнул.

Вечером собрались на Фонтанке, у Кондратьевых. Маленькая комната не привыкла к такому наплыву гостей, рассохшийся паркет жалобно скрипел, под потолком густо завихрялся табачный дым. Маша, Маруська и Тая хлопотали у стола и без конца бегали из комнаты в кухню и обратно. Муж Таи, Ганушкин, любой разговор сводил к своему заводу: балтийцы только что выполнили важный правительственный заказ и удостоились поздравительной телеграммы ЦК. По этому поводу Ганушкин успел основательно «напоздравляться» и никому не давал рта открыть.