Повести и рассказы
Шрифт:
ЗНАЧИТ, БЫЛА КОМАНДА ПУГАТЬ!
И так несколько раз.
Плывя вдоль проводов, мы вернулись в дом.
В тамбуре я столкнулся с Марленом. Он что-то промычал в маску, похлопал меня по ноге и, оставляя за собой тучу пузырей, нырнул.
– Всё нормально, - сказал Игнатьев.
Он показал записи.
На бумажных лентах дрожали извилистые коричневые линии - запись звуков, которые издавали рыбы во время еды.
В нескольких местах линии становились размашистыми и тревожными.
– А это
Игнатьев включил магнитофон.
В лаборатории зашумело, забулькало. Послышалось чавканье и скрежет.
– Ничего себе уплетают! За обе щеки!
– сказал Немцев.
– А где же испуг?
Сколько мы ни прислушивались, криков испуга услыхать не смогли.
– Видно, у нас с вами не рыбий слух, - сказал я.
– Недаром говорят: тихо, как под водой. Оказывается, есть и неслышный шум!
КЕССОН
На другой день нам приказали встречать контейнер с каким-то особым грузом.
– Что в контейнере?
– Увидите.
Его приволокли два водолаза. Они всплыли в тамбуре, и вместе с ними всплыл круглый, похожий на высокую кастрюлю с крышкой контейнер.
Мы с Немцевым подхватили его и вытащили из воды. Водолазы, хрипя и булькая, ждали.
Немцев открыл крышку.
"Мяу!"
На дне контейнера сидел котёнок.
Водолазы засмеялись:
– Всё в порядке, жив!
– И они погрузились.
– Смотри-ка, и пакет с песком положили!
Котёнок тряс головой и тёр лапами уши.
– Что, давит?
– спросил Немцев и потащил котёнка наверх, в жилой отсек.
– Я знаю, как его назвать, - сказал он Игнатьеву.
– Нашёл водолазное имя. Кессон. Хорошо?
– Сойдёт.
УТРО, ДЕНЬ И ВЕЧЕР
Теперь каждый день мы записывали рыб.
Бумажные ленты с записями ползли из приборов на пол.
Я брал в руки ленту и, не глядя на часы, знал, что там наверху утро, день или вечер.
Утром рыбы просыпались и начинали шуметь. Записи делались колючей и размашистей - рыбы ели. Игнатьев включал репродуктор, и наш дом наполнялся хрустом и скрежетом. Рыбы чавкали, урчали, пережёвывали еду.
Около полудня шум стихал. Коричневая дорожка на ленте делалась узкой.
К вечеру всё повторялось. Размахи пера, чертившего на ленте извилистую линию, снова становились большими, а сама линия - колючей.
Рыбий день шёл к концу.
Кессон слушал рыбий скрип и скрежет, склонив голову набок, подняв одно ухо. Когда репродуктор выключали, он вставал и шёл по столу, мягко переступая через провода, мимо белых циферблатов, на которых дрожали тонкие блестящие стрелки.
Немцев записывал показания приборов. Кессон садился около его руки и внимательно смотрел, как скользит по бумаге красный шарик автоматической ручки.
АКУЛА
– Акула, глядите, акула!
Мы с Игнатьевым бросились к иллюминаторам.
За прозрачной сетью беспокойно метались рыбы-ласточки.
– Могли бы и не бояться, - сказал Немцев.
– Катран предпочитает крабов.
– Это уж позволь ему лучше знать...
Игнатьев ушёл возиться со своими магнитофонами.
Вдруг акула насторожилась, медленно повернулась и поплыла к нам. Не доплыв до "Садко", она опустила нос и быстро пошла под дом.
– Смотри, увидела кого-то!
– сказал Немцев.
– Нет, плывёт назад!
Катран вёл себя непонятно. Он несколько раз возвращался к вольеру, останавливался, смотрел на рыб и вдруг срывался с места и стремительно бросался под дом.
– Что он там нашёл?
– удивлялся Немцев.
Он поднялся наверх к Игнатьеву.
– Идите скорей сюда!
Я полез в люк.
Игнатьев сидел на корточках и копался в ящике с инструментами. Оба магнитофона работали. Коричневые ленты змейками перебегали с одной катушки на другую.
– Повтори, что у тебя тут записано, - сказал Немцев.
Игнатьев недовольно поднялся и посмотрел на ленты.
– Ты записан, - сказал он.
– Пугаешь рыб и занимаешься прочей ерундой.
И тут меня осенило: катран подходит к дому, потому что слышит испуганные крики рыб! Наверно, звук передаётся через стальные стенки в воду, катран думает, что там кто-то охотится, и спешит, торопится к чужому столу.
Но скоро катран понял, что его дурачат.
Когда мы с Немцевым вернулись к иллюминатору, акулы не было. Она ушла.
СУМЕРКИ ДНЁМ
Позвонил Павлов и сказал:
– Опускаем буровую!
Шёл уже девятый день моего подводного сидения.
Я стоял у иллюминатора и смотрел, как опускаются одна за другой части буровой вышки. Мимо проплыли суставчатые ноги, пузатый, похожий на бочонок, мотор, разделённый на части вал, лебёдка с тросом.
Со дна навстречу им поднялось зелёное облако. Потревоженный ил клубился. Облако росло, как перед грозой. Я посмотрел на часы - три часа дня.
Это там, наверху. А у нас всё те же сумерки.
КЕССОН И ОБЛАКА
Кессон не любил ходить по железу.
– Он же босиком!
– объяснял Немцев.
Ел котёнок на столе, спал в коробке из-под печенья.
Больше всего его интересовала в доме прозрачная дверь. Когда ему удавалось пробраться в нижний отсек, он садился около люка, вытягивал шею и смотрел вниз.
Там тускло и таинственно светилась вода. Поверхность её была совершенно неподвижна, где-то у самого дна бродили тени. Я сначала думал, что это рыбы, но потом сообразил, что таких огромных рыб в Чёрном море нет.