Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»
Шрифт:
Ровно через пять дней знакомства юная казачка в объятиях пылкого еврейского юноши прошептала: «Да!» Легко представить, что сделалось с папенькой курортницы, когда его донцы узнали, что полковничья дочка-то выходит за выкреста: антисемитизм и казак неразлучны, так же как ветер, конь и шашка.
Русская семья отреклась от Лидии так же, как еврейская — от Зиновия.
Приглашения на свадьбу были напечатаны на русском и итальянском: «Мария (Андреева, гражданская жена Горького. — В. Ж.) и Алексей Пешковы имеют честь Вам сообщить о предстоящем бракосочетании их сына Зиновия и синьорины Лидии Бураго. Оно состоится на Капри, на вилле «Спинола». Будем
«Этот красивый паренек вел себя по отношению ко мне удивительно по-хамски, и моя с ним дружба — кончена. Очень грустно и тяжело», — сообщает Горький жене.
Зиновий тоже переживает взаимное охлаждение и пытается объясниться с пролетарским писателем. Попытка поговорить по душам, как прежде, не удалась. «Зиновий — хам, — пишет с Капри Алексей Максимович супруге, — слезы его — слезы виноватого». А в это же время новобрачные наивно шепчут друг другу: «Лишь только смерть разлучит нас!» Никакие казачьи «монтекки» и еврейские «капулетти» не помешают им быть «вместе навеки».
…Так они тогда думали. То был упоительный день, как все сумасшедшие свадьбы по любви! Никаких родителей со стороны жениха и невесты, зато в гостях более шестисот восторженных островитян — жители юга понимают безумство неожиданно нагрянувшей любви. Розы и хризантемы летели во влюбленных, как полетит в жениха шрапнель под Аррасом…
В тот день, когда Гаврило Принцип столь удачно разрядил свой браунинг в тишайшего эрцгерцога Фердинанда и его жену, дочери Пешковых шел уже второй годик. Зиновию было тридцать и, кроме этой даты, у него не было ровным счетом ничего — ни квартиры, ни доходного места, ни славы. Его очаровательная казачка стала все больше походить на Ксантиппу при Сократе и ограничивать материальными запросами свободу его мироощущения. Зиновий заметался из-за любви к ней: нужно что-то срочно менять — так жить нельзя!
Он всегда влюблялся в то место, где жил, и в тех людей, что его окружали. Его охватывало горячее желание помочь им, и он становился таким местным патриотом, что проявлял готовность сражаться за полюбившийся уголок земли. Он начал агитировать итальянцев вступать в армию и идти на войну с немцами. Его неподдельная вера в правоту произносимых им слов нравилась организаторам пропагандистской кампании — в добровольцы записывались толпами. Но «шовинистическая» деятельность Зиновия, как ее назвал приемный отец, окончательно отвратила от него Горького…
В итоге страстный агитатор задумался: какое же он имеет право уговаривать людей идти на смерть, а самому отсиживаться в тылу? Это — верх цинизма! Решение созрело мгновенно: в русской армии служить нельзя, остается Марсель: Зиновий отправляется на Ривьеру с сотней лир в кармане. Немного шарма и пламенные рассказы о своих способностях сделали свое дело: он принят в пехотный полк в Ницце. Писарем. Зиновий разбирает и систематизирует полковую почту. Его способности к «логистике» приводят штабных вояк в восторг. Зиновий уже грезит офицерскими погонами и гламурной штабной карьерой, но тут все разом и заканчивается: принят вердикт, согласно которому единственным подразделением, где могут служить иноземцы во Франции, — это Иностранный легион. Так Пешков стал легионером.
В легионе он встретил немало соотечественников — патриотически настроенных русских студентов Сорбонны и других французских школ и университетов, решивших воевать за идею спасения цивилизации. Зиновий оказался здесь в поисках приключений. С момента вступления в легион вся его жизнь обретает смысл и превращается в роман, написанный
Для современных французов Первая мировая война — это всегда «La Grande Guerre» («Великая война»), В любой деревеньке — памятник, похожий на наши обелиски с именами тех, кто не вернулся с фронтов Великой Отечественной. Но память о той, «империалистической», мы храним плохо, и памятников тем воинам почти нет, всё выжжено революцией.
Иногда на французских памятниках можно прочесть два-три имени погибших в Индокитае, Алжире… Маленькие колониальные войны в тщетной попытке спасти разваливающуюся империю.
Для Франции Первая мировая — как для нас — Вторая. Последняя победоносная война в современной истории страны…
Та последняя «Великая война» выкосила французов — из 12 сыновей в крестьянскую семью вернулся, может быть, один. Да и тот — калека. Не работник. Не это ли лучшее объяснение, почему, спустя двадцать лет, когда история с появлением у ворот того же врага — немца — повторилась, и случилась такая французская «странная война»…
Легионеры не отсиживаются в тылу, они всегда на острие удара — это правило легиона: за тем его и создавали. Вчерашний писарь Пешкофф вскоре отличился в боях под Реймсом. Ему присваивают звание капрала, назначив командиром отделения Второго пехотного полка. При таких потерях продвижение в чинах происходит быстро.
В мае 1915 года военный атташе России во Франции граф Игнатьев докладывал в Петроград о действиях Второго пехотного полка Иностранного легиона: «Как полковое, так и высшее начальство отзываются с высокой похвалой о храбрости наших волонтеров, которые без различия национальностей сражались в последних упорных боях, где потеряли более половины своего состава». Именно эти «последние упорные бои» и стоили Пешкову правой руки…
Будущий нарком просвещения Луначарский в Первую мировую был военным корреспондентом «Киевской мысли». В июле 1915 года был опубликован его фронтовой очерк, в котором приводится рассказ Пешкова: «Это было шикарное утро: когда начался артналет, то воздух ревел, а со стороны неприятельских траншей фонтаном разлетались деревья, земля, люди, камни. Капитан мне крикнул:
— Не прекрасно ли это, Пешков?
— Да, мой капитан, это как извержение Везувия.
Солнце освещало поле золотом, на поле разворачивалась грандиозная картина ада. По команде мы выскакиваем из своих окопов. Я вместе со своим отделением бегу вперед, по нам оживают немецкие пулеметы, и вдруг моя рука падает, как плеть, что-то меня толкает, и я лечу на землю. Нет сил встать… Кое-как достал нож, разрезал ремни и постарался ими стянуть правую руку».
Легионеру Пешкову очень хотелось жить. В полуобморочном состоянии он умудрился добрести до перевязочного пункта, а оттуда до железнодорожной станции. Тайком проник в свободное купе санитарного поезда. С приключениями добрался до Парижа, в пригороде которого был американский госпиталь. Позднее Зиновий писал: «При осмотре одна из сестер, высокая блондинка в ослепительно белом халате, сдирая с меня грязь, по-английски сказала: «Ну, этот умрет». Я посмотрел на нее и сказал: «А может быть, еще не совсем?» Боже мой, что с ней сделалось!» Именно эта блондинка «в ослепительно белом халате» в нужный момент скинула его и вернула Зиновия к жизни: их роман напоминает историю раненого «тененте» из романа Хемингуэя «Прощай, оружие!». Руку Пешкова, в отличие от ноги лейтенанта Генри, спасти не удалось — теперь Зиновий навеки калека… Мужество однорукого легионера поражало всех в госпитале. Он не впал ни в отчаяние, ни в уныние: едва поднявшись после операции, перезнакомился со всеми тяжелоранеными и постоянно их подбадривал. Спасибо американской сестричке…