Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков

Андреевский Георгий Васильевич

Подобную судьбу учительницы описал в рассказе «На подводе» А. П. Чехов. В нём есть такие строки: «Учителя, небогатые врачи, фельдшера при громадном труде не имеют даже утешения думать, что они служат идее, народу, так как всё время голова их набита мыслями о куске хлеба, о дровах, плохих дорогах, болезнях. Жизнь трудная, неинтересная, и выносили ее подолгу только молчаливые ломовые кони, те же живые, нервные, впечатлительные, которые говорили о своём призвании, об идейном служении, скоро утомлялись и бросали дело».

В начале XX века материальное положение учителей несколько улучшилось. Им прибавили жалованье, однако они по-прежнему получали меньше чиновников. Младшие учителя получали в месяц от 60 до 75 рублей, а старшие от 90 до 150 рублей. Прослужившим 25 лет полагалась пенсия 300–400 рублей в год. Правда, если учитель умирал до окончания этого срока, то семья его оставалась без средств к существованию. Недостаток материальный в какой-то степени уравновешивала простота программы обучения. Чтение, письмо, Закон Божий и четыре арифметических действия. В начале XX века учеников народных школ стали знакомить с основами истории, географии и других наук С той поры прошло более ста лет, и часть школьных знаний безвозвратно ушла в прошлое. Теперь никакой отличник не сможет ответить на некоторые вопросы, на которые мог ответить простой школьник 100 лет тому назад. Возьмём, к

примеру, вопросы из учебника грамматики 1880 года. В каких словах писалась буква «фита»? Современный школьник её и в глаза не видел. Оказывается, буква эта, произносимая так же, как и буква «ф», писалась в именах — Фёдор, Афанасий и некоторых нерусских словах, например, в слове «арифметика». Ну а кто теперь знает, в каких словах писалось наше «и» и в каких «i»? Оказывается, «и» с точкой писалась перед гласными буквами и перед полугласной, как тогда говорили, «й». В слове «мир», когда оно обозначало примирение, согласие, писалось «и», а когда слово «мир» означало свет, вселенную — «i» (Mip). Ещё больше труда школьников уходило на заучивание правописания буквы «ять». А ведь в те годы каждый школьник был обязан знать о том, что в приставках, как и в корнях слов, после букв ж, ч, ш, щ, г, к, х — «ять» не пишется, кроме четырёх случаев, а именно, в словах: «некто», «нечто», «некоторый», «несколько». Что с буквой «ять» приставка «не» означала неопределённость, а с «е» — отрицание. Что через «ять» писались слова «гнёзда», «звёзды», «сёдла», «цвёл», «приобрёл», а также имена: Алексей, Сергей, Матвей, Елисей и название месяца — «апрель» и что, наконец, слово «корова» никогда через «ять» не пишется. С тех пор укоренилось в русском языке выражение «корова через ять пишет» для обозначения людей неграмотных. Под бременем лишних, ставших затем ненужными, знаний томилось не одно поколение российских школьников. Конечно, время брало своё, и что-то уходило в прошлое и без проведения реформ. В конце XIX века практически ушли в прошлое буквы «фита» и «ижица», звательный падеж, однако «i», «ять», твёрдый знак в конце слов, заканчивавшихся на согласные, не сдавали своих позиций. В романе «Война и мир» Льва Николаевича Толстого одни твёрдые знаки занимали более семидесяти страниц! Терпеть такое могли не все. И тогда в обществе заговорили о необходимости реформы русского языка. У этой великолепной идеи появились свои противники. Они видели в «фите», «ижице», «яти» и твёрдых знаках на концах слов определённое очарование и даже необходимость. Встречая такие мнения, начинаешь понимать, что человечество если чем-то и интересно, так это прежде всего разнообразием и неожиданностью своих взглядов. В 1904 году один аноним направил на имя великого князя Сергея Александровича письмо, в котором выражал тревогу по поводу готовящейся реформы русского языка. «Академия наук… вздумала обкорнать посредством исправлений правописания русской орфографии вполне сформировавшийся литературный наш русский язык… Узнав из газет, что сия Академия, воспользовавшись тем грустным временем, что все умы обращены на Дальний Восток (шла война с Японией. — Г. А),в одну неделю устроила проект… и теперь готовится объявить всенародно. Вот это-то скоропалительное экстренное решение, повергшее всю нашу народность в неописуемое горе, и заставляет слёзно просить Ваше Императорское Высочество ходатайствовать перед возлюбленным нашим мудрым Императором Царём и Отцом нашим Николаем II Александровичем строжайше запретить навсегда учинять такую горесть народности. Букву „фита“ разве можно выкинуть, как же тогда слово „мефимоны“ [43] писать-то по-ихнему, по-мирскому, или слово „фимиам“ [44] , ну а если „i“ выкинуть, то имя Иисус как же писать? Это всё махинации наших подпольных врагов, всё работают, понемногу подкапываются под устои нашей веры Христианской, а наши учёные академики пусть с решением серьёзного дела не спешат… Эти буквы стали у нас как бы догматическими (теперь бы сказали сакральными), а остальные, как „ять“, твёрдый и мягкий знаки, взошли уже и сложились в прелестный литературный русский язык». Противники реформы тогда победили. Однако в 1918 году она всё-таки прошла и буква «ять» перестала существовать, а вместе с ней перестало существовать и всё государство, которое её берегло.

43

С нами (гр.).

44

Ладан, сосновые иголки или смола, мирра, можжевельник, сандаловое дерево, лавр, базилик, корица, розмарин и другие благовония, используемые для воскурения в храмах.

А сколько противников было у метрической системы мер! И как не быть? Появилась-то она впервые во Франции, да ещё в 1794 году, в самый разгар революции! Кроме того, она была просто непривычна для наших людей. «В России, — писал один из её противников, — люди, когда покупают что-нибудь и им надо произвести расчёты, сперва делят предмет пополам, потом половину пополам — получается четверть, потом четверть пополам, получается осьмушка. Нельзя же сказать: „Дайте мне 5 гектограммов риса или 25 гектограммов масла или 125 граммов кофе“. Десятые, а тем более сотые доли слишком дробны для предметов первой необходимости и трудно представляются умом. Трудно представить ³/ ₁₀, ⁷/ ₁₀и тем более сотые доли. Русские меры веса прекрасно отвечают естественному движению предметов». В чём-то автор этих слов, наверное, был прав. К тому же новая система измерений касалась не только куска материи или мешка картошки, но и земли, а её испокон веков мерили десятинами и саженями. Представляете, что начнётся, если землю начнут перемеривать? Революция! Так до революции новую систему мер и весов в России и не ввели. Гимназисты и школьники продолжали решать задачки с вёрстами, вёдрами и фунтами.

Сборники арифметических задач тех лет интересны и теперь, поскольку сюжеты их брались из жизни. Каждая задачка в сборнике — маленький рассказ о дореволюционной жизни в России. Торговля, транспорт, финансы — всё становилось предметом математических расчётов школьников. Возьмём, к примеру, три задачки из «Сборника задач для третьего года обучения в народном училище» за 1904 год. Вот первая задачка: «Домовладелец застраховал два дома, оба вместе в 34 тысячи рублей. За страховку одного он заплатил 100 рублей, а за страховку другого — 70. Во сколько он застраховал каждый дом?» А вот вторая: «От Москвы до Петербурга 600 вёрст. Из Москвы в Петербург вышел пассажирский поезд и одновременно из Петербурга в Москву — товарный. Пассажирский поезд проходит путь между этими городами за 20 часов, а товарный — за 30 часов. Через сколько часов после выхода поезда встретятся?» И, наконец, третья: «Государство установило налог в 5 процентов

на доход, получаемый с процентных бумаг. У купца были 4-процентные бумаги на сумму 9 тысяч рублей. Он отрезал от них купоны за полгода. Сколько стоили бы эти купоны, если бы не было государственного налога? Какую часть этой стоимости берёт себе государство? Сколько это рублей? Сколько остаётся владельцу бумаг? За сколько возьмут купон, на котором обозначено 4 рубля? Сколько стоит купон, на котором обозначено 2 рубля 50 копеек?»

В младших классах гимназии задачки были не легче, например, такие: «Найти валюту векселя, если учёт за 10 месяцев по четыре с половиной процента составляет 165 рублей 60 копеек», или: «По векселю должник обязан заплатить 3 тысячи рублей через 6 лет, кредитор, нуждаясь в деньгах, берёт 1800 рублей вместо вексельной суммы. По скольку процентов сделан учёт?», или: «От какого капитала получится через 3 года по 6 процентов 112 рублей 50 копеек интересов. Какой капитал даст по 8 процентов в 2 года 3 месяца 15 дней 314 рубля интересов?»

Хорошо всё-таки, что мы учились не в гимназиях, а в советских школах, а то вряд ли бы я дотянул до четвёртого класса. Пришлось бы, наверное, перейти в церковноприходскую школу, правда, существовали они не везде, так как чаще всего содержались на чьи-то пожертвования. Программа обучения в них была проста: чтение, письмо, молитвы, краткая священная история, краткий катехизис, первые четыре действия арифметики и церковное пение. Можно было бы перейти и в начальную государственную школу, тем более что с каждым годом в Москве их становилось всё больше и больше. В 1910 году в них уже училось чуть ли не 90 процентов московских детей. Правда, в классах, за недостатком учителей, набивалось по 30–40, а то и 50 учеников.

В гимназиях же, помимо головоломных задачек и лишних букв, на всём протяжении их существования учеников заставляли заучивать множество других ненужных вещей. Во времена Екатерины II ученикам задавали такие вопросы: «Есть ли в волосах жизненная сила?» или: «Отчего у женщин не растёт борода?» и пр. Теперь, в конце XIX века, об этом не спрашивали, зато допекали знаниями, далёкими от научных истин. Главным предметом считался Закон Божий. С запоминания молитв начиналось вступление в гимназию. Поступающий в первый класс должен был знать главные из них: «Отче наш», «Царю небесный», «Богородице Дева», молитву ангелу-хранителю, «Спаси, Господи, люди твоя», «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его», молитвы до и после обеда. Кроме того, следовало изложить Символ веры, десять заповедей и рассказать о двенадцати главных христианских праздниках. Закон Божий учили не только в начальной школе, его проходили во всех классах гимназии. Сначала Ветхий Завет, потом Евангелие. В четвёртом-пятом классах переходили к изучению Пространного катехизиса митрополита Филарета, изучали славянскую грамматику; в шестом классе познавали историю христианской церкви, а в седьмом и восьмом классах знакомились с очерками христианского нравоучения Покровского. Познавать все эти премудрости было не так легко и просто, как кажется. Законоучители уже в младших классах донимали своих учеников такими вопросами, как, например: «Почему не все человеки способны принять откровения от Бога? Откуда грех в человеках, когда они сотворены по образцу Божию? А Бог грешить не может? Плоды древа жизни были ли полезны человеку после греха? Каким образом Церковь есть святая, когда в ней есть и согрешающие? Как можно доказать из Священного Писания, что должно крестить младенцев? Откуда видно, что крещение заступает вместо обрезания?» Ну а при изучении катехизиса в четвёртом классе анализировали молитвы, заповеди и пр. При обсуждении «Молитвы Господней» озадачивали отроков такими вопросами: «Какое мы имеем право называть Бога Отцом своим? К чему располагают нас слова „Иже еси на небесех“? Как может имя Божье светиться в нас? Чего мы просим словами „Да будет воля Твоя“? Для чего присовокупляем слова „Яко на небеси и на земли“? Что разумеется под именем „насущного хлеба“? Что внушает нам слово „днесь“? Чего ещё должно просить под именем насущного хлеба? Какой может быть насущный хлеб для души? Почему грехи называются долгами?» А, действительно, почему? Лично я не знаю, но образованный православный человек в дореволюционной России должен был знать. Во всяком случае, так полагало начальство.

А вот к такому интереснейшему предмету, как география, ещё в середине XIX века отношение было недостаточно уважительное. В гимназиях географию часто преподавали не старшие, а младшие учителя, получавшие меньшее жалованье и не имевшие специального образования. Оставляли желать много лучшего и учебники того времени по этому предмету: десятки собственных имён, названия австралийских островов, германских княжеств, русских уездных городов, 20 притоков Волги и т. д. В одном из таких учебников было собрано четыре тысячи собственных названий. Некоторые справедливо полагали, что если вместо этих названий выучить такое же количество иностранных слов, то можно овладеть иностранным языком. К концу века положение поправилось, а учебники географии начала XX века стали и полнее, и интереснее.

Проблемы существовали и с физикой. Уже в XX веке, когда на улицах Москвы появились электрические фонари, по городу поползли трамваи, а в кинотеатрах тапёры забарабанили по клавишам разбитых фортепьяно, ученики реальных училищ и гимназий продолжали познавать мир по учебнику Краевича, в котором сообщалось, например, о том, что теплота, электричество и магнетизм суть особого рода жидкости, которые, находясь в хорошем проводнике, распространяются с большею или меньшею скоростью, а в плохом — медленно. За единицу электричества Краевич принимал «такое его количество, которое будучи сосредоточено в одной точке, в расстоянии единицы длины от другой точки, в которой также скоплена единица электричества того же рода, производит на эту единицу отталкивание, равное единице силы (например, миллиграмму)». Что во всём этом могли понять бедные дети? В конце концов за них вступился учитель физики Д. Д. Галанин. Он обратился к директору своей гимназии с просьбой дозволить ему преподавать физику не по учебнику Краевича, а по учебнику Ковалевского, более современному и понятному. Однако директор его не поддержал. Школьники продолжали познавать мир по толстому и устаревшему учебнику Краевича.

С большой подозрительностью относились поборники народного просвещения и к естествознанию. В середине века его посчитали «не соответствующим духу русской народной школы». Известный народный педагог Горбов требовал вообще запретить в сельских школах касаться мироведения на том основании, что сами «требования жизни» — против естественных наук В начале XX века Священный синод по поводу естественных наук высказался так «Преподаватели других предметов должны со своей стороны… в деле надлежащего религиозно-нравственного воспитания учащихся, избегать малопроверенных гипотез, идущих вразрез с христианским мировоззрением, без достаточного критического разбора». По этому поводу одна из газет того времени замечала: «…Под этими приличными одеждами („малопроверенными гипотезами“) требуется вовсе неприличное: чтобы геология отказалась от своих периодов и приняла семь дней, чтобы естествознание отреклось от теории эволюции, чтобы сравнительное языкознание совершило самоубийство в пользу „вавилонского смешения языков“».