Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков
Шрифт:
Гимназисты были народом отчаянным, с открытой душой, ищущей справедливости. Их можно было порицать за то, что они ещё мало знают, мало понимают, за то, что они лезут не в свои дела, вместо того, чтобы хорошо учиться и слушать родителей, но им нельзя было отказать в искренности и чистоте помыслов. Бывало, они собирались у кого-нибудь на квартире и устраивали «чтения», то есть читали книги по естественной истории, экономике или Л. Н. Толстого, делали доклады по волнующим их темам. Некоторые, как ученик 3-й гимназии Стачинский и его друг Лыткин, пошли дальше. Подражая взрослым, они, когда в городе стало известно о смерти в тюрьме политического заключённого Ливена, изготовили листовки с воззванием к рабочим устроить по этому поводу манифестацию. Было это в 1899 году.
В 1903 году у ученика шестого класса 1-й гимназии Владимира фон Вендриха агенты полиции нашли тетрадку с текстом «Марша революционеров», в котором были такие слова: «Выше взвейся, флаг свободы, чтоб все видели тебя, от Уральских гор до Яйлы, до спасённого Кремля… Песнь боевая всё громче звучит и о свободе кричит и кричит… умер борец изнурённый…» Были ещё и такие стихи: «Царь-болван сидит на троне, окружённый всё льстецами… Что же ты спишь, рабский русский народ…» Вендрих заявил, что речь в стихах идёт о Людовике XVI, а под словами «русский народ» имеются в виду французы. Ему, конечно, не поверили и правильно сделали. Полицейские и преподаватели прекрасно понимали, кого имел в виду автор этих строк
Потрясение, вызванное данной историей, было настолько сильным, что директор гимназии признал крайне нецелесообразным допрашивать по нему учеников. Такой допрос, по его мнению, мог бы вызвать у них крайне нежелательное любопытство. Решили уволить Вендриха из гимназии с оценкой по поведению 4 балла по-тихому. Чтобы понять степень возмущения и испуга директора гимназии и её преподавателей, вызванных выходкой этого ученика, можно привести выдержку из постановления педагогического совета 10-й московской гимназии по поводу сделанного царём подарка гимназистам на приёме их представителей по случаю окончания гимназии в 1912 году. Царь подарил тогда гимназистам свой портрет. И вот что писали по этому случаю преподаватели: «Заслушав г. Попечителя Московского учебного округа от 4 сентября с. г. о том, что Его Императорскому Величеству Государю Императору благоугодно было всемилостивейше соизволить на пожалование портрета учащимся, имевшим счастье представляться его величеству 29 и 30 августа в Кремле, педагогический совет, осчастливленный всемилостивейшим вниманием Государя Императора к учащимся пожалованием Собственного Его Величества портрета покорнейше просит г. Попечителя Московского учебного округа повергнуть к стопам обожаемого монарха чувства искренней радости и беспредельной благодарности». Когда попечитель поверг к ногам императора эти чувства, выраженные в письменной форме, император собственной рукой начертал на них: «Прочёл с удовольствием». После этого исторического события некоторые московские гимназии «по подписке» приобрели бюсты государя императора по 100 рублей из бронзы и по 50 рублей из чугуна.
В наше время нам тоже внушали чувство любви и даже обожания к руководителю государства — И. В. Сталину, но, конечно, не до такой степени и не так витиевато, как умудрялись это делать интеллигентные люди тогда уже, как говорили, «свободной России». Подобными оборотами речи по отношению к монарху блистали, конечно, не только преподаватели 10-й гимназии, но и других учебных заведений, в том числе всё той же 1-й московской гимназии.
Стоит заметить, что 1-я гимназия была не рядовым образовательным учреждением. В конце XIX века она отметила столетний юбилей своего существования. За это время из её стен вышли историки М. П. Погодин, С. М. Соловьёв, драматург А. Н. Островский, его брат М. Н. Островский — министр государственных имуществ, министр народного просвещения Боголепов и другие выдающиеся деятели того времени, так что было чем гордиться директору и преподавателям, а поэтому вопрос о чести мундира для них был не пустым звуком.
И когда в феврале 1902 года в Москве произошли уличные беспорядки, попечитель учебного округа обратился к директору 1-й гимназии с письмом, в котором писал: «В последнее время стали частыми случаи неприличного поведения учеников средних учебных заведений на улицах и в публичных местах. Там замечаются употребление учениками спиртных напитков, хождение учеников толпами, приставание их к прохожим и дозволение себе разных бесчинств, хождение с папиросами во рту и в шапках вместо установленных форменных фуражек, присутствие при уличных сценах, собирающих толпу, а иногда и непосредственное в них участие… Предлагаю немедленно усилить надзор за учащимися… воспретить учащимся посещать такие публичные места, пребывание в которых может оказать на них дурное нравственное влияние». Прочитав это, директор чуть не лопнул от злости. Полиция же на произошедшие события отреагировала по-своему. Она задержала на улицах города несколько учеников разных учебных заведений и отправила в Центральную пересыльную тюрьму, где они просидели несколько дней. Родители же были предупреждены о том, что если их дети ещё раз окажутся на улицах во время беспорядков, то будут немедленно отчислены из школ и гимназий.
Революционные веяния ворвались в московские гимназии в начале XX века. В учебные заведения, где учились дети из бедных семей, они проникли раньше.
В 1880 году учащиеся одной из духовных семинарий, начитавшись книжонок, таких как «Сказка о четырёх братьях», «Хитрая механика», «Слово Тихона Задонского», «Бог то Бог, да сам не будь плох», «Фальшивые монетчики», «Храбрый воин», «Письмо революционера к издателю», «Задачи революционной пропаганды в России», а также проштудировав журнал «Вперёд», решили изменить государственный строй России. Они утверждали, что будущее государство должно состоять из отдельных рабочих корпораций, обменивающихся продуктами своего производства. У одного из семинаристов, жившего под чужой фамилией, при обыске была найдена печать волостного правления, вырезанная из аспидной доски, и книги: «Сказка-говоруха», «Сказка о котомке», «Емелька Пугачёв», «Четыре странника», «Очерки фабричной жизни», «История одного французского крестьянина», «Рассказ о смутных временах на Руси», «Парижская коммуна», «Копейка», газета «Русский работник», а также записка, которая заканчивалась словами: «Впереди каторга, но на это наплевать. Главное, мало пришлось поработать. Впрочем, ещё посмотрим кто кого!» Кстати, написано всё это было не чернилами, а вероятнее всего молоком (в качестве ручки использовалась фосфорная спичка). В этом не было ничего удивительного: молодёжь увлекалась идеями и делами «Народной воли». Полиция же увлекалась слежкой за молодёжью. В циркуляре Министерства внутренних дел 1872 года говорилось о том, что «ученик не должен без позволения гимназического начальства вступать членом в какое бы то ни было общество, которое, с какою бы целью оно ни учреждалось, сохраняет его участие в тайне. Учащийся должен помнить, что принадлежность к какому-либо тайному обществу или кружку, даже без преступной цели, повлечёт за собою немедленное исключение виновного из гимназии с воспрещением вступать вновь в какое-либо гражданское или военное учебное заведение и с подчинением его в месте жительства или родины надзору полиции». Руководители гимназий просили родителей обращать особое внимание на знакомства, завязываемые их детьми, и о всяком случае, возбуждающем почему либо сомнение, извещать гимназию, чтобы она своевременно могла прийти на помощь семье и подействовать на своего ученика…
Традиция строгого надзора за учащимися продолжалась и в XX веке. К надзору за учениками и окружающей их обстановкой подключалась, если надо, полиция. Директора гимназий, например, постоянно обращались в полицию с просьбой «сообщить им сведения о нравственных качествах и политической благонадёжности лиц, у которых живут на квартирах помещённые своими родителями ученики их гимназии». Дело в том, что гимназий и реальных училищ в Москве было мало, добираться до них в большом городе детям было нелегко, поэтому при этих учебных заведениях нередко существовали пансионы. Годичное содержание в нём ребёнка обходилось родителям в 240–300 рублей. Там же, где пансионов не было или они были дороги для родителей, гимназистам снимали комнаты у частных лиц. Вот этими-то частными лицами, их моральным уровнем и благонадёжностью и интересовались директора гимназий. Но
И всё же школа искала любые способы, чтобы уберечь молодёжь от влияния революционеров. Кто-то видел такой способ в насаждении патриотизма и восхищался в этом отношении французской хрестоматией для чтения, воспевавшей величие Франции и силу её оружия; кто-то предлагал взять под строжайший контроль домашнее чтение учеников, а для этого возложить заведование гимназическими библиотеками на классных наставников. Пользование же публичными или клубными библиотеками, которые нельзя было проконтролировать школьному начальству, предлагалось запретить. Некоторыми борцами с революционной пропагандой предлагалось просить Министерство внутренних дел сообщать начальникам средних учебных заведений о том, «на какие формы проявления противоправительственной агитации нужно обращать внимание». Все эти меры приняты, правда, не были, — история России двигалась к революции с неумолимой силой и её не могли остановить мельтешащие на пути человечки с их указаниями, циркулярами и прочей чепухой, до которой этой истории не было никакого дела.
Напуганные событиями 1905 года чиновники от образования главным своим делом стали считать пресечение всякой самодеятельности учащихся. Прошло четыре года с тех пор, как похоронили Н. Э. Баумана, и вот теперь, 7 ноября 1910 года, умер Лев Николаевич Толстой. Директор одной из московских гимназий В. П. Недачин как-то вскоре после этого печального события открыл за завтраком газету «Русские ведомости» и чуть не подавился бутербродом с осетриной. Среди откликов на смерть великого писателя в ней была ссылка на телеграмму учеников его гимназии. Придя на работу, он тут же вызвал к себе классных наставников и воспитателей, чтобы выяснить, кто из учеников мог допустить такое вольномыслие. Директор понимал, что, несмотря на всеобщее почитание и преклонение перед талантом Толстого, многие из солидных и серьёзных граждан страны не разделяют взглядов великого писателя и, более того, считают их вредными. Депутат Государственной думы Замысловский, например, даже отказался встать, когда председательствующий предложил почтить память создателя «Войны и мира» вставанием. Поступок свой он объяснил тем, что Л. Н. Толстой никогда не был депутатом Государственной думы и что он не только не был крупным и полезным государственным деятелем, но и отрицательно относился к государственности вообще и к Государственной думе в частности, что он отвергал собственность и выполнение гражданских обязанностей, отрицал все устои современной культуры, что он был отлучён от сонма верующей церкви за свои богохульные сочинения, подрывающие в русском народе веру в православие, являющуюся основой Русского государства. Владимир Петрович понимал также, что подобного взгляда на деятельность Толстого придерживается не только депутат Государственной думы, но кое-кто и повыше. И он приложил все силы для того, чтобы найти виновных. Не добившись ничего от классных наставников и воспитателей, он сам стал обходить старшие классы и расспрашивать учеников. Он упрекал их в том, что своим необдуманным поступком, сделанным без его ведома, они причинили ему большое неудовольствие и поставили его в крайне неловкое положение. Ученики же отвечали ему, что ничего об этом не знают, что никакого общего сговора на то, чтобы послать телеграмму не было, а что они слышали лишь о том, что какой-то ученик пятого или шестого класса собирает какие-то голоса. Спал эту ночь директор гимназии плохо. Ему снились то попечитель Московского учебного округа, то его собственная жена, а то и тот и другая вместе. Наутро в гимназии к нему явился ученик шестого класса Александр Кабанов и заявил, что телеграмму сочинил он и он же собирал подписи учеников. Директор гимназии по такому случаю собрал педсовет, который постановил: «Принимая во внимание добровольное сознание ученика и считая сие смягчающим обстоятельством, но с другой стороны, признавая самый факт каких бы то ни было общественных выступлений учащихся весьма резким нарушением школьных требований и школьной дисциплины, тем более недопустимым в стенах самой школы — объявить ученику Кабанову строгий выговор от имени педсовета с понижением отметки за поведение и с предупреждением, что в случае повторения чего-либо подобного он будет немедленно уволен из гимназии». Сим решением педсовет гимназии оградил себя от возможных нареканий в либерализме и оставил свой след в истории. Мог ли он поступить иначе? Вряд ли, ведь преподаватели сами находились под надзором полиции. При поступлении на службу каждый из них должен был получить её благословение, выражавшееся в словах: «Нравственных качеств одобрительных и к делам политического характера в Москве не привлекался».
Что поделаешь, не учёбой единой, но и воспитанием нравственных качеств учеников были призваны заниматься работники образования, и здесь перед ними открывалось огромное поле деятельности, а ведь гимназисты и реалисты не только интересовались революцией, они ещё и просто шалили и безобразничали.
Вот, например, что учудили гимназисты 3-й московской гимназии, которая находилась в красивом особняке на Лубянке, занятом при советской власти Московским управлением Комитета государственной безопасности. Они посыпали стол учителя порошком, вызывающим чесотку. Пришёл лысый учитель, сел в благодушном настроении за стол, положил на него руки, потом одной из них, по привычке, провёл по блестящей голове. Раз, другой… И вот, не прошло и минуты, как учитель удивлённо и несколько испуганно поднял брови, почесал мизинчиком одну точку на лысине, потом другую, третью… затем, как конь, которому шмель залетел в ухо, встряхнул головой и стал сначала одной, а потом и двумя руками с остервенением чесать свой, ставший багровым, череп, к садистской радости своих учеников.