Поймать солнце

Хартманн Дженнифер

И вдруг…

Я злюсь.

Это происходит так быстро.

Мои руки сжимаются на коленях, когда слова песни звучат громче, а в глазах вспыхивает жар. Боковым зрением я вижу, как Макс поворачивается и смотрит на меня.

— Что случилось? — спрашивает он, выезжая на открытую дорогу, где солнечный свет заливает бесконечный простор перед нами. Скалы и камни светятся, превращаясь в золотой гобелен. Ветви деревьев раскачиваются.

— Ничего, — хриплю я, впиваясь ногтями в ладони.

Он нажимает на педаль газа, и пейзаж становится размытым в движении.

—

Если ты злишься, выпусти это наружу. Со мной ты в безопасности.

Я качаю головой.

— Нет.

— Выпускай, Солнышко. — Он опускает оба стекла до упора. — Выпусти. Тебе станет легче.

— Я не могу.

— Нет, можешь.

Гнев расцветает в моей груди, ища выхода. Я пытаюсь сдержать его, как всегда, но он дразнит меня, тычет, а потом начинает царапать. Прямо между ребрами. Словно острый коготь, зазубренный и злой. Мое дыхание учащается, превращаясь в ровный стон.

— К черту Джону, — шиплю я сквозь зубы, эмоции клокочут в горле. — К черту его за то, что сидит в камере смертников, за то, что бросил меня. К черту моего отца за то, что бросил нас даже не оглянувшись, и к черту мою учительницу в первом классе с ее дурацкими сиськами. Они заслужили друг друга.

— Да, к черту их всех, — соглашается Макс, его пальцы белеют на рулевом колесе. — Пошли они все.

— Пошли они все, — повторяю я. — И к черту детей в школе, которые смотрят на меня как на монстра. И учителей тоже. Особенно миссис Колфилд. К черту ее и ее остроконечную голову и жестокие слова. Считается, что она учительница, но все, чему она меня научила, это тому, что люди могут ужасно относиться друг к другу.

— К черту ее.

— И к черту Энди Сэндвелла и Хита и всех их придурковатых дружков. К черту мою мать, которая так тяжело зарабатывала свои деньги, а потом спустила их, нанимая лучших адвокатов, думая, что сможет освободить Джону, — признаюсь я, чувствуя прилив ярости. — Знаешь, он хотел пойти на сделку с признанием вины. Признание вины и пожизненное без права на досрочное освобождение. Мама умоляла его пойти в суд. Она была уверена, что его отпустят, потому что убеждена, что он этого не делал. Оказалось, что она ошибалась. Она приговорила его к смерти.

Макс молчит, поглядывая на меня каждые несколько секунд, пока мы мчимся по пустынной грунтовой дороге.

Я продолжаю:

— К черту всех, кто распинал меня за то интервью, кто наказывал за мое печальное, кровоточащее сердце. Это несправедливо. Это отстой. Ненавижу быть такой злой. — Я на грани истерики, поэтому поворачиваюсь к Максу и выплескиваю на него остатки своей боли. — И пошел ты, Макс Мэннинг. К черту тебя за то, что был добр ко мне. За то, что помог мне почувствовать себя защищенной и уязвимой, хотя я знаю, что это ошибка. За то, что танцевал со мной, держал меня за руку под звездами и заставлял смеяться, как будто еще есть вещи, над которыми стоит смеяться. За то, что дарил мне цветы, тогда и сейчас, как будто я действительно важна для тебя, и за то, что сделал мой день рождения особенным. И за то, что поставил мне эту дурацкую

песню, которую я просто обожаю, потому что она заставляет меня что-то чувствовать. — Я перевожу дыхание и тяжело сглатываю, мой голос смягчается до хриплого шепота. — Как будто… у меня больше нет причин злиться.

Проходит несколько напряженных секунд.

Макс ничего не говорит, его руки по-прежнему сцеплены вокруг руля, челюсть напряжена. Он смотрит прямо перед собой, обдумывая мою тираду и, вероятно, думая, что я сошла с ума.

Так и есть. Действительно сошла.

Мое лицо горит от стыда. Ладони близки к тому, чтобы кровоточить от острых ногтей, а желудок скручивается в тревожный узел.

Я собираюсь извиниться. Может быть, выскочить из машины на полном ходу, и к черту сломанную шею. Я собираюсь… собираюсь…

Но потом…

— Пошел ты, «Доктор Пеппер», — наконец говорит Макс.

Я резко втягиваю воздух. Смех почти вырывается наружу, но я слишком ошеломлена, чтобы смеяться прямо сейчас. Он слышал меня в тот день у торгового автомата. Услышал меня и запомнил.

Я смотрю на него и медленно киваю, сердце колотится в груди.

— Да, пошел ты, «Доктор Пеппер», — бормочу я.

— Скажи это погромче.

Я выпрямляюсь на своем сиденье и поднимаю лицо к потолку грузовика.

— Пошел ты, «Доктор Пеппер»!

— Еще раз.

Я дышу так, будто только что пробежала марафон. Прыжки в высоту, в длину, с шестом. Приподнявшись, я высовываюсь из открытого окна, мои распущенные волосы застилают обзор, а ветер пытается задушить меня. А затем я кричу во всю мощь своих легких:

— Пошел ты, «Доктор Пеппер»!!!

Вокруг нас никого нет, ни единой машины на дороге. Только Макс может меня слышать. Только ветер чувствует мое горе, когда я выплескиваю его с дикой самозабвенностью, цепляясь руками за дверь со стороны пассажира, мое сердце бьется где-то в горле. Я кричу это снова. И снова. Я очищаюсь и кричу, сгибаюсь и ломаюсь.

А затем смеюсь.

Я смеюсь самозабвенно, с вызовом, с душераздирающим осознанием. Песня звучит громко, на полной громкости, как вечный саундтрек к этому моменту.

Этому волшебному моменту.

Когда опускаюсь обратно на пассажирское сиденье, у меня перехватывает дыхание, я расслаблена и чувствую себя более живой, чем когда-либо прежде. Мне требуется секунда, чтобы заметить, как влага стекает по моим скулам, образуя маленькие лужицы на губах и подбородке. Я высовываю язык и ощущаю вкус соли.

Слезы. Я плачу.

Я плачу.

Смахиваю капли слез рукавом свитера, и с моих губ срывается еще один заливистый смех. Я плачу, но не потому, что мне грустно. А потому, что наконец-то нашла то, что так долго искала. То, чего так отчаянно жаждала на протяжении многих лет.

Покой.

Всего один мирный момент.

Я не сломлена. Не потеряла надежду. Я достойна; я так достойна этого момента. Этой драгоценной частички покоя.

Он здесь.