Поющая в репейнике
Шрифт:
– Мань, вылезай и перебирайся в мою теплую фуру. Кажется, мы здесь лишние, – вздыхает Тосик.
Его глаза снова полны меланхолии и мысли о несовершенстве мира.
Супин молчит всю дорогу до Ритиного дома. Она хочет заговорить, но не решается. Полкан сосредоточен и исполнен мрачной решимости. Он останавливается около ближайшего от ее дома метро.
– Дальше не повезу. За вами могут следить. Итак, что вы хотели мне сказать, Кашина?
– Да нет, Павел Иванович, это я жду от вас откровений и объяснений. Мне кажется, вы знаете почему
– Называйте это как хотите. Но я спас и вас, и этих двоих ненормальных, которых вы хотели так бездумно и, в общем, подленько подставить. Ваш муж – форменный бандит, почистивший за двадцать лет перышки. И вам это прекрасно известно.
– Я ничего не знаю о прошлом мужа. Мы с ним на эти темы не удосужились поговорить. Мы и о настоящем не слишком много болтали. И вообще, сути это не меняет. Что вы предложили Кашину? Что выторговали для себя?
– Вас это совершенно не касается! – Супин глушит мотор, отстегивает ремень безопасности и рывком отбрасывает сиденье. – Я измотан. По вашей милости чуть не в тюрьме! И вы еще смеете о чем-то спрашивать и обличать?! Послушайте, Кашина, неужели вы и впрямь считаете, что окружающие вас люди должны вам служить, что вы можете использовать их в своих целях, нимало не беспокоясь, какие последствия это будет для них иметь? Вы, вообще, кем себя мните?
– Прекратите! – вскрикивает Рита, сжав кулачки и прижимая их к лицу. На ее глаза наворачиваются слезы. – Хуже, чем я сама о себе думаю, обо мне не может думать никто! Ваша отповедь ничего не изменит. Мне нужно быть с дочерью, и я все для этого сделаю!
– А знаете, я думаю, муж вернет вам Нику. Слишком много у него заморочек с бизнесом. К чему лишний скандал, головная боль? Я, кстати, ему посоветовал быть с вами честным.
Супин произносит это с плохо сдерживаемым апломбом.
Рита с изумлением смотрит на Полкана.
– И он выслушал вас?!
– Да, похмыкал и до двери проводил.
– Тогда… тогда я должна еще и поблагодарить вас?
– Ничего вы не должны! Живите тихо, помалкивая. Послезавтра, в пятницу, думаю, все решится. Так что, не впадайте в отчаяние, крепитесь, Кашина.
– Спасибо, – бормочет Ритуся, выбираясь из супинской машины, как во сне.
– Манюш, ну что ты все молчишь?
Тетя Аля присаживается на кровать к Мане, закутанной до подбородка в одеяло и пялящейся в потолок.
– Аль, откуда на потолке может быть это крошечное чернильное пятно? Что-то я его не помню, – спрашивает Маня и, достав руку из-под одеяла, тычет ею вверх.
– Какое пятно? – пугается Аля.
– Да вон, маленькое, синее.
– Да бес его знает. Мань, иди пельмешек съешь, чайку попей, – снова канючит тетка. – Смотри, весь день пролежала. Температуры-то нет?
Аля трогает рукой Манин лоб, вздыхает, достает платок из кармашка любимого халата, утирает нос и губы.
– Аль, не переживай ты из-за меня. Что я? Вольная птичка. Ни проблем, ни семьи, ни забот
– Ага, думаешь ты все о Ритке. И о начальнике своем склизком. Ох, Манюша, чует мое сердце, склизкий он. Это Бог нас отвел от беды. И я хороша, старая кирюха, дитё красть вас подбивала. О-ох, наломали бы дров. О-ох.
– Задним умом все хороши. А близким людям все же надо помогать. И Нику матери вернуть!
– А она-то бы помогла тебе, красотка твоя? Кинулась, как в омут?
– Не знаю, Аль. Это неважно. Я и сама себе помочь могу с моими-то пустячными проблемами.
Маня вдруг вскидывает руки, трясет кулачками, будто кидает вызов кому-то там, наверху:
– Ну что это за проблемы?! Как до зарплаты дотянуть? Что к ужину купить? Пуховик в химчистку сдать, а ботинки – в починку? Шестьсот рублей за набойки… Что у меня за жизнь, что даже проблем в ней не может быть? Как у инфузории. Проболтаюсь между дурацкой работой и съемной квартирой всю свою примитивную жизнь и сгину. Никому не нужная, ничего толком не совершившая, не создавшая. Бессмысленные дни, тяжкие ночи. Тупое, убивающее однообразие. Бег ишака по кругу. И-а! И-а!
Маня в бешенстве смахивает непрошеную жгучую каплю, вздумавшую сбежать от угла глаза к уху.
Аля хватает Манины беснующиеся руки:
– А вот это ты брось! Это ты кого обидеть хочешь? Кому на жизнь жалуешься? Одинокой пенсионерке, всю жизнь свою задыхавшейся в малярном цеху за копейки? Это ты брось, бессовестная!
Тетка встает с дивана, с силой укладывает Манины руки под одеяло, подтыкает его, чтобы было поуютнее.
– Отоспишься, киношку посмотрим мы с тобой, Тосик нам завтра вкусненького привезет, и все наладится. И у Ритки твоей наладится. И Супин выкрутится – уж будьте любезны. Главное, доча, не сметь отчаиваться. Не сметь! Тебя вон Трофим любит. Да за такой любовью на край света бегут, а ты ручками тут крутишь, пятна на потолке проклинаешь. Э-эх… Грех это, Маша.
Тетя Аля с нежностью и болью смотрит на Голубцову.
– И потом… у тебя есть я. Я-то что же, совсем не в счет?
Она лезет дрогнувшей рукой в кармашек за платочком, но достает мятый фантик от карамельки. Вечно эти фантики она распихивает куда ни попадя…
– Алечка, ну что ты такое говоришь? Без тебя бы я просто сгинула в этой Москве. Ты иди сама отдыхай. Просто я изнервничалась, – Маня поворачивает к ней виноватое лицо.
– Ну вот и ладно, Манюня. Вот и хорошо. Пойду чайку нам вскипячу.
– Только чайку, без добавок! – кричит ей вслед Маня привычным командным тоном.
Кажется, она снова проваливается в полудрему, где перемешаны явь и сон. Слышно, как Аля смеется и вроде бы с кем-то здоровается. А на потолке крошечное пятно расцветает огромным цветком – синим тюльпаном.
«Таких ведь не бывает? Нет, Полкан мне достал. Он может. Он все знает, все просчитывает и может творить чудеса», – думает Маня, или кто-то шепчет ей это. Запах одеколона мешается с автомобильной гарью. Как же тепло и мягко в снегу. И пахнет хорошо, ЕГО запахом. Не нужно! Колется! Репейник злосчастный…»