Поющая в репейнике
Шрифт:
Она хватает свой телефон и набирает номер.
– Борис?
Такого холода и металла Маня в голосе Утки еще не слышала.
– Да, я хотела тебе сообщить, что бригаду маляров я выставлю вон. Нет. Спасибо… Значит, будем жить с одной оштукатуренной стеной. Вернее, так. Ты будешь жить со стеной, а я перебираюсь в залу и вставляю замок!
Ее нос из красного становится лиловым, а голос начинает предательски дрожать.
– А при чем тут румынская стенка? Стенка больше не понадобится. Я свой век и с собственными вещами доживать
Она с силой жмет на кнопку – дает отбой.
Блинова смотрит на нее, раскрыв рот. Краснота, заливающая ее лицо, не предвещает ничего хорошего.
– То есть что это ты там про побирушку? Это, значит, стеночку мою ты выбрасываешь?
– Ната, зачем выбрасывать? Я просто отказываюсь от нее. Отдашь кому-нибудь еще. Вон, Манечке, к примеру.
Наталья Петровна поднимается, упирая руки в крутые бока.
– Манечке?! Да ты что, издеваешься?! Я от всей души, раритетную вещь, а ты?! С грузчиками договариваюсь, издержки терплю, а ты – от ворот поворот?! Пошла, мол, Блинова вон со своими подачками. Не нищенка, мол, Стефанна. Ну, знаешь, это просто… Как еще твой космос такое терпит?
Блинова, схватившись за голову, стремительно покидает бухгалтерию.
Елена Стефановна в ужасе смотрит на Маню. Беззвучные слезы текут по ее багровым щекам.
– Манечка, да что же это такое? Да чем я ее обидела? Вот она, человеческая природа! У подруги горе, а она – стенка! Другая бы сказала: да гори она синим пламенем! Да чтоб все стенки мира взлетели на воздух, лишь бы Утинская моя не страдала. Так бы я сказала на ее месте, и не сомневайтесь.
Маня подходит к Утке, обнимает ее за плечи.
– Елена Стефановна, не обращайте на это ровным счетом никакого внимания. Ну, заплатите за грузчиков. Если она на принцип пойдет. А она может!
– Да с чего бы это платить?! Да как же? – трепещет Утка.
– Ну хорошо, не платите. Не общайтесь пока вовсе. Со временем все уляжется. Это же такие мелочи!
Но бабульки отнюдь не считают ситуацию со «стенкой в хорошем состоянии» пустяком. Блинова весь день дуется, молчит и бегает к Люсечке. Утинская на гневную подругу не смотрит и нарочито громко обращается к Голубцовой. С ней она и обедает. Блинова же со своими судками скрывается в приемной генерального.
Маня приносит из «Макдоналдса» гамбургеры, себе и Елене Стефановне, та аккуратно откусывает от булки, качает головой:
– И ничего в этих плюшках плохого я не вижу, да, Манечка? Это для Блиновой все, что не она приготовит, – тошниловка. Но вы попробуйте ее солянку! Это же не-при-лич-но! Лавровый лист, непроваренная капуста и дешевые сосиски из котят. Бр-рр!
– Милая Елена Стефановна, не посылайте негативных установок, – смеется Маня.
– Да, детка. Это верно.
Утинская косится на телефон – вдруг Бобочка прислал сообщение? Но опальный супруг молчит. Утка вздыхает и украдкой вытирает
Павел Иванович Супин входит в больничную палату к генеральному.
– Ну как ты, Володя? – вкрадчиво спрашивает он, глядя на шефа виновато и участливо.
Владимир Федорович Бойченко – крупный седовласый мужчина, одутловатый, с капризным ртом и тяжелым взглядом – поворачивает к Полкану страдальческое лицо.
– Нормально, Паша. Нормально…
– Я вот апельсины принес. И молоко топленое. Вроде ты любишь…
Главбух неловко кладет на тумбочку пакет и садится на стул рядом с кроватью. Он с опаской косится на стальную жердь для капельницы. Как же Супин боится больниц и всех этих жутковатых аппаратов!
– Что ты выяснил? Ведь выяснил, я вижу.
Голос у генерального глухой, но властный.
– Да что там выяснять?.. Сопротивление бесполезно. Взялись за нас люди серьезные. Про таких говорят – отморозки.
– Да где мы им дорогу перешли? – взмахивает рукой Бойченко.
– Вова, если ты будешь нервничать и горячиться, я не скажу больше ни слова. Ни одна компания и ни один мерзавец не стоят нашей жизни.
– Это да, Паша.
Владимир Федорович откидывает одеяло с груди, дышит с усилием, открыв рот.
– Вчера, когда получше стало и врач веселый такой пришел, торжественный, как жених на венчании, я подумал, что вся эта возня вокруг нас яйца выеденного не стоит.
– Правильно подумал, Володя, – Супин кивает, будто заведенный.
– От тюрьмы и сумы не зарекайся – дело понятное, но я не смогу… я тюрьму не переживу.
– Об этом не может быть речи! – мотает головой Полкан.
– А что ты так суетишься? – Владимир Федорович смотрит на главбуха, недоверчиво прищурившись.
«Лазер, а не взгляд», – мысленно ежится Супин и отводит глаза.
– Не тебе одному в тюрьме прописываться неохота, – цедит он.
– Да, понятно, – вздыхает Бойченко. – Утром был адвокат. Все юлил, мялся. Дерьмо, а не люди эти законники. Главные бандиты. Не удивлюсь, если он в сговоре с этим, как его, чертовым Кашиным!
– Очень может быть. Очень, – с готовностью соглашается Полкан.
– Ну, а ты, верный мой оруженосец? Помнишь то дело с паромом в Гамбурге десять лет назад? И тогда ты меня спас. А ведь контрабанда, да еще такая – это не фунт изюма. Это верная смерть.
– Как забыть, Володя? Но тут ведь вот какое дело…
Главбух поправляет очки, дергает носом.
– Гамбург этот несчастный как раз и всплыл… Помимо налогов.
– Ка-ак? – рывком садится генеральный.
– Чи-чи-чи… Никаких резких движений. А то я уйду, не дожидаясь, пока меня метлой поганой твои врачи вытурят.
Бойченко откидывается на подушки, отдуваясь.
– Но ведь мы почти два миллиона долларов только на взятки раздали тогда! Ты клялся, что все похоронено раз и навсегда!