Пожарная застава квартала Одэнмате
Шрифт:
Госпожа Хироко подошла к Сакуратаю и произнесла:
— Мы должны принять решение по поводу Тёбэй. А пока иди — смой кровь и смени одежду. Нужно выглядеть достойно в любой ситуации.
Сакуратай поклонился и ушел выполнять приказание, отданное безусловным тоном Старика Гэнсити. Не мог и думать ослушаться.
Вечером в дом передали платок с отрезанным волосатым мизинцем.
Бандзуйин Тёбэй униженно приносил глубочайшие извинения.
Но это уже ничего не меняло.
— Ты будешь охранять ее, — произнес Сакуратай.
—
— И выполнять все ее желания, как всегда.
— Да, хозяин.
— Приступай.
Мальчишка скрылся с глаз так, как он это умел, и Сакуратай остался в саду один на один со своим отчаянием. Над этим домом нависала черная ночь.
Сакуратай считал мечи и сторонников. Считал своих и чужих, и счет не сходился в его пользу. Скверно. Очень скверно.
По всему кварталу продолжаются драки и схватки. Каждую ночь собирают убитых. Купцы разбегаются. Стража сбилась с ног. Нищие отбились от рук. Вспыхнуло четыре пожара, ни один не заметили вовремя, и теперь несчастные закопченные погорельцы с чаячьими криками брели по улице, толкая тележки со своим скудным скарбом, спасенным из пасти молниеносного пламени. Начальник квартальной стражи передал весточку, что, если вопрос не решится в ближайшие дни, — на квартал обратят внимание из замка, и тогда горе всем жителям — за беспорядки в квартале ответят все по закону о круговой поруке.
Присутствие Кагаэмона удерживало кого-либо от нападения на дом, но и только. Все прочее рушилось. Денег осталось на день. Риса — на три. Что потом?
А Кагаэмон отлично проявил себя в уличных схватках. Там, где проходил он, оставались лежать мертвецы, но прочие сторонники не могли похвастаться такими впечатляющими способностями, и ряды сторонников Сакуратая таяли. Сначала они перестали выходить в город. Потом перестали выходить и в квартал. Дом был фактически осажден. Кагаэмон был единственным, кто свободно покидал его и возвращался. Но силами одного человека в войне не победить.
Сакуратай наблюдал за деяниями мальчишки и иногда ловил себя на мысли, что мог бы усыновить Кагаэмона. По всем правилам. И совсем мельком, не доверяя себе, что госпожа Хироко в подходящем для брака возрасте… Но понимал: единственное, что его извиняет в этих думах, — его отчаяние. И не будет ничего такого никогда.
У Сакуратая не было детей. Однако когда-то он жил в большом крестьянском доме и у него было много младших братьев. Правда, не таких опасных. И не таких верных.
Сакуратай и не знал, что в другом конце квартала в этот момент на него готовится новое, самое коварное нападение.
Кагаэмон выбирал для госпожи книгу в книжной лавке. Как обычно, она попросила принести что-то и по его вкусу. Это значит книгу, которую он выберет, прочитают они оба. Представят одни и те же образы, подумают одни и те же мысли. Соприкоснутся в мечтах. Опять.
Присутствие Бандзуйина Тёбэя он почувствовал, как только положил свиток со списком забытого поэтического придворного турнира обратно в деревянную ячейку. Хироко равнодушна к стихам, она ценит книги о самурайской верности. Изложение
Бандзуйин Тёбэй громко гыркнул, привлекая к себе внимание.
— Привет, — буркнул он. — Книжки выбираешь?
— Госпожа Хироко любит читать, — осветил Кагаэмон. — Как ваш палец?
Тёбэй поднял руку с перевязанным обрубком мизинца и скривился.
— Болит он, что же еще? Обычное дело, чтоб ты знал. Вот так вот трудишься, работаешь-работаешь, тянешь лямку, все ради них, все как в прорву, а уж если оступился… Меня таким же пацаном, как ты, да моложе даже, сам Старик Гэнсити подобрал. Все мне дал. К делу приставил. И я ради него и внучки его все сделаю. Не то что палец отрежу — животом на нож кинусь, пусть лишь госпожа Хироко скажет. И ты такой же, я вижу. Быть никем — жуткое дело, я помню. Не одну глотку за это порвешь.
Кагаэмон молчал. Тёбэй помялся и произнес:
— Ты вот маленькой госпоже книжки носишь. Может, передашь, а она и это почитает?
Кагаэмон протянул руку и взял сложенное письмо.
— Да. Я передам.
— Передай. А я тебе этого не забуду.
В этот момент Сакуратай, нутром чувствуя неладное, брел по дому в поисках Кагаэмона и никак не мог его найти. Сакуратай дошел до комнат госпожи, встал у загородки на колени, но в этот момент обклеенная бумагой решетка отодвинулась сама.
— Госпожа, — поклонился Сакуратай. — Где ваш телохранитель?
— Я отослала его в лавку за новой книгой, — ответила Хироко.
— Это неосторожно, госпожа. На улицах опасно.
— Мне нужно было поговорить с тобой относительно него, но вдалеке от его острых ушей. Набей трубку, Сакуратай, и слушай.
— Я слушаю, госпожа, — поклонился Сакуратай.
Кагаэмон с новой книгой под мышкой шел вдоль канала от книжной лавки обратно к дому. Туман, поднявшийся над водой этим холодным осенним утром, укрыл город.
Владелец лавки, старый книгочей, дрожащими руками отдал Кагаэмону купленную книгу и просил передать госпоже извинения, но это будет последняя книга, которую у него приобретают, — он закрывается тотчас же. В этом квартале теперь слишком опасно работать, и он переезжает.
Кагаэмон шел и думал, как передать это Хироко так, чтобы она не слишком расстроилась.
Тем не менее скрытых в тени людей он заметил раньше, чем они его. Он встал на пустой дороге, молча вглядываясь в туман, положив руку на рукоять ножа.
Его заметили, зашевелились, приблизились, зашептались: он? Да он, сакуратайский пес. Точно? А как же. Ну что, давайте? Что-то не уверен я, смотрите, как зыркает, а помните, как он тех троих положил, помните? Да и старшего он наверняка обезглавил, собака. Что-то не уверен я, мало нас. Отходи, братва, медленно, медленно, мы потом вернемся…
Тени колебались в тумане, когда они уходили.
А потом в разрыве тумана Кагаэмон на мгновение увидел душераздирающе знакомую черную фигуру с двумя мечами, скрытую под соломенной шляпой, на другом берегу канала, которую тут же затянуло белым.