Пожарная застава квартала Одэнмате
Шрифт:
— Замок приобретает верных людей в его тени. Все просто. Все как обычно. Никакого шума, никакого бунта. Семья в связке с соответствующими городскими службами наводит порядок на улицах и блюдет его свято во славу правящего дома. Во всем городе. Никаких других князей-претендентов, никакого заговора.
— Я все понимаю, — ответила госпожа Хироко.
— Соглашение вступает в силу тотчас же, — кивнул Черный самурай. — Тотчас, когда вы выполните одно последнее условие.
— Какое условие? — Сакуратай напрягся от недобрых предчувствий.
— Один из нас должен умереть прямо сейчас.
Молчание
— Кто? — сухими губами нарушил тишину Сакуратай. Я, понял он. Я.
— Он, — показал Черный самурай.
— Я согласен, — ответил Кагаэмон.
— Нет! — кричала госпожа Хироко. — Нет!
— Да, — проговорил Кагаэмон.
— Убей его! — крикнула ему Хироко. — Ты же сильный, я знаю! Ты можешь!
— Я не могу, — тускло ответил Кагаэмон. Он действительно не мог. И не потому, что Черный самурай был посланцем Хозяина и мог вывести на человека, отдававшего приказы. А потому, что тогда Хироко погибнет. И новый хозяин. И вся эта нескладная неродная семья. Если бы чуть раньше, парой месяцев тому, удалась бы эта бойня, выманившая секретную службу замка в город… Когда ненависть была еще ярка и свежа.
Теперь он не мог.
— Делайте то, что я сказал, — сказал Черный самурай. — Иначе я покончу здесь со всеми.
— Почему вы сами его не убьете? — спросил Сакуратай.
— Это будет непочтительно по отношению к узам, связывающим нас, — ответил Черный самурай. — Давайте, берите меч. Действуйте. Он слишком опасен, чтобы просто жить. Видите, что вокруг происходит? Это его влияние. Даже если он сам пальцем не шевелит, вокруг кровь льется. Давайте. И все прервется.
— Давайте, — вдруг сказал Кагаэмон Сакуратаю. — Это честь для меня.
Сакуратай одним раздраженным прищуром указал мальчишке его место. Не ему здесь говорить и не ему решать. Будет, как скажет старшая.
Сакуратай чувствовал легкость в теле. Он знал почему. Бремя решений покинуло его. Словно вернулся Старик Гэнсити. Как решит старшая, так и будет. И если она скажет — он убьет своего разящего демона. Он вырвет собственные зубы, если она решит. Как тяжело ему было все эти ужасные дни.
— Вам решать, госпожа, — поклонился Сакуратай хозяйке.
— Вам решать… госпожа, — почти прошептал Кагаэмон вслед за ним, глядя остановившимся взглядом на слезы на щеках Хироко.
Хироко скрутило отчаяние, она спряталась за широкие рукава девичьего кимоно и молча, зажмурившись, рыдала.
— Это честь… — повторил Кагаэмон, отчаянно желая увидеть напоследок ее лицо и страдая от этого. — Это честь для меня…
Хироко не отвечала. Она выпрямилась, мгновение прятала лицо в рукавах. Затем отняла их от своих глаз, уложила аккуратно на коленях. Ее лицо ничего не выражало.
Сакуратай понял, что уже видел когда-то такое лицо, — это было лицо его матери, погнавшей его с нищенствующими монахами в город, прочь из пухнущей от голода деревни. Женщины, раздавившей свое сердце.
Она посмотрела на Сакуратая тем самым взглядом, взглядом, полным отчаяния, сквозь прорези маски власти. Сакуратай понял и склонился перед ее решением.
Не
Кагаэмон отважно сохранял неподвижность до тех пор, пока не умер.
Черный самурай убедился в его смерти и сказал:
— Свадьба через три недели, — и ушел тем же неизвестным путем, что и прибыл.
— Мне очень жаль, маленькая госпожа, — прошептал Сакуратай, уронив меч.
— Я беременна, — проговорила Хироко, глядя в темноту сухими глазами.
Сакуратай после недолгого молчания сказал:
— Это очень хорошо.
В квартале наступил прочный мир. Все, кто выступал против, явились с повинной. Купцы начали возвращаться к своим заброшенным складам и закрытым магазинам. По улицам вновь стало можно ходить, не опасаясь случайной смерти. А потом была свадьба. Прекрасная невеста, достойный жених из служилых.
Наступил мир. Сакуратай по-прежнему исполнял свои обязанности. И, не привлекая внимания, наблюдал за семейной жизнью госпожи. Ночами она часто оставалась одна. У ее мужа были тайные дела в городе. Он был крепким, ответственным парнем. Безусловно верным замку. Может быть, поэтому между мужем и женой так и не возникло привязанности. Но уважение было. И может быть, потому они прочно держались друг друга, не вмешиваясь не в свои дела.
Под негласным высочайшим покровительством их семья забирала все больше власти в ночном городе. Никто уже не пытался следить за ними хищным взором — все в опаске отводили глаза. Работы было много.
Верного сакуратайского пса вспоминали. Но редко. И молча. А однажды Сакуратай заплатил полновесным осакским серебром за то, что не должен был никогда знать. Что однажды одной страшной грозовой ночью черный человек, служивший в замке Эдо, пропал. А позже в одном из рвов замка нашли страшно изуродованное, неузнаваемо раздутое от долгого пребывания в воде тело. И кажется — а об этом вообще было запрещено говорить, — это был именно он…
В первое лето после свадьбы у Хироко, как и положено, родился сын.
Вроде бы не так уж много времени прошло с тех пор, а вот уже бегает маленький по двору. Однажды он унаследует все. Плохое и хорошее. От матери и от отца.
Тоже любит голубей…
Сакуратай умолк и начал выбивать в пепельницу давно погасшую трубку…
Молча мы встретили окончание его рассказа. Я не знал, что сказать. И то, что последняя свеча уже какое-то время назад погасла, мы тоже не сразу заметили. В храмовой зале не стало темнее. Светало.
— Рассвет, — потерянно произнес настоятель Окаи. — Наконец-то.
Глава 9
Еще один вечер в храме близ Одэнмате
Выйдя через пару часов на свет, в наступающую на свежесть утра полуденную жару, я застал у ворот храма настоятеля Окаи, наставляющего Кинтоки, того мальчишку из банды Икимару, что грабил пепелище вместе с Сухэем. Мальчишка часто кивал, затем забрал у настоятеля сложенную бумагу, сунул за запах юката и помчался прочь в сторону моста Нихонбаси, мелькая босыми пятками.