Пожарная застава квартала Одэнмате
Шрифт:
Я слышал, как мой дед сказал моему дяде:
— Не ко времени эта свадьба. Отказаться бы.
И сам тяжело закашлялся.
— Как мы можем? — угрюмо спросил дядя, и было понятно, что никак. Что следует идти до конца.
Мацуда тем временем натаскивал меня на обращение за столом как борзую собаку.
Мало-помалу труды моего учителя дали свои плоды. И через месяц на свадьбе моей сестры я выглядел вполне пристойно.
С угощением в руках я не вызывал открытых толков родственников со стороны жениха. Жених сестры мне не понравился, как не понравился бы любому мальчишке
Он был достаточно снисходителен, чтобы почти на равных посмеяться с мальчишками, среди которых был и мой младший брат, а со мной он не перекинулся, кажется, и словом. Так, бросил пару раз в мою сторону косой взгляд. Я тоже не обременял его своим обществом.
Мы проводили сестру в ее новый дом в деревне за пять ри от родительского дома и начали жить дальше.
Вскоре я получил свою взрослую прическу. Мацуда обрил меня в обществе деда и дяди, мне налили сакэ, которое я не помню как выпил, и вообще тот день не закрепился у меня в памяти, потому что с гор в долины тянулись голодные и больные беженцы и мы с дедом все дни проводили на деревенской заставе, где беженцам давали отдохнуть, их поили, но не кормили, потому что нечем было. Их отправляли дальше.
— Уходите, — сказал мой дед старейшине неприкасаемых, всей деревней явившихся к нам на порог и на коленях умолявших о малости пищи. — Пейте воду и уходите.
— Дайте нам поесть… У нас есть деньги.
— У нас деньги тоже есть, — угрюмо отозвался дед.
Старейшина неприкасаемых, часто кашляя, выпил воды и передал ковшик назад, в нестройную толпу нелюди. Дед потом этот ковшик приказал сжечь. А к вечеру он уже слег сам…
Дед подхватил ту самую потливую лихорадку, что в три дня свела его в могилу.
Мой мир остановился, накренился и рухнул.
Вскоре после похорон Мацуда подошел ко мне, когда я не чуя ног вышел из храма с поминальной службы.
— Ты понимаешь, что теперь все переменится? — спросил он. — Что ничего не будет как прежде?
Я понимал.
Место деда унаследовал дядя, как старший в семье. И теперь мой младший брат будет полностью законным наследником. А я… А я теперь совсем никто.
— Я поговорю с твоим дядей, — пообещал Мацуда. И, видимо, поговорил, так как продолжал жить в бамбуковой роще. Но никаких приказов мы больше от главы дома не получали. Казалось, про нас вовсе забыли. Хотя, возможно, так и было. В деревню пришел голод, и всем было не до нас…
Я проводил дни, занимаясь то тем, то этим по хозяйству, ели мы то, что подавали нам из большого дома, а было этого очень немного. Я не мог найти себе применения. Мацуда меня к себе не звал, незачем было. Я точил короткий меч, доставшийся мне от деда, так часто, что мог, казалось, переточить его целиком в бесполезную металлическую пыль.
А однажды глухой осенней ночью в дом ворвалась избитая воющая сестра, разбудила всех и, рыдая на руках матери, рассказала, что муж ее разоблачил и выгнал из дома.
Ей подходила половина срока беременности,
Я слушал все это, леденея от ярости и отчаяния.
— Кто еще слышал это? — спросил я.
— Да все! Вся улица! Это все из-за тебя! Ну что тебе стоило выучиться, как все? А теперь меня муж из дома выгна-а-ал!
Я дождался, пока женщины не уснут, снял подаренный дедом короткий меч с подставки в почетной нише, а другого оружия у меня никогда и не было, и выскользнул из дома.
Пять ри я прошел в полной темноте, совершенно один, с коротким мечом за поясом. Напасти обходили меня стороной, наверное, в тот момент на той дороге я был самой большой напастью.
Зачем я туда пошел? Не знаю. Может, хотел сделать хоть что-то, что угодно, чтобы исправить хоть самую малость…
Я нашел уже бывшего мужа сестры, одного, совершенно пьяным в его доме.
— А тебе чего здесь надо, тварь косорукая? — успел тот спросить, прежде чем я зарубил его одним ударом из ножен. Зарубил ранним прохладным утром на пороге его собственного дома. Даже сам не понял как. Бездумно. Хладнокровно, один на один. Без свидетелей. Так же бездумно я стряхнул кровь на пол с лезвия меча, взмахнув левой рукой, вложил меч в ножны и немедленно покинул деревню, вернувшись домой под утро, никем не замеченный.
О том, что я приходил, никто там так и не узнал.
Дома, уже под утро, меня встретила сестра, а мать ушла в большой дом просить еще риса для моей сестры.
— Где ты был? — прошептала она, что-то выглядывая в моем лице.
И я сам не понял, как признался:
— Я убил его.
— Что? — поразилась сестра. — Как ты мог? Нет! Ты же косорукий. Ты просто не можешь… У тебя меча даже нет!
Я протянул ей руку с раскрытой ладонью, как когда-то учитель мне.
— Что? — не поняла она. — Голыми руками?
— Игла в вате. Падающее дерево. Корень из земли.
А она надеялась, что еще примирится с ним. Вернется к нему. Я уже ничего не мог ей объяснить.
Сестра убежала прочь. На улице она наткнулась на возвращавшуюся ни с чем мать, и та остановила рыдающую сестру и вернула в дом. Ни я, ни сестра ничего матери не рассказали.
Мать в тот вечер легла рано, и я знаю почему — она отдала свою долю сестре и очень устала.
Весть о том, что муж сестры убит этой ночью неизвестным, дошла до наших мест к вечеру следующего дня. Тогда же выяснилось, что никто не заметил, как сестру выгнали из дома, в деревне был праздник местного божества, все были на площади у святилища. Все решили, что муж отослал ее на время праздников к матери, дело-то обычное… Теперь она была почтенной вдовой, беременной законным ребенком. Родители и родственники мужа обещали позаботиться о ней и ее дитя, когда оно родится.