Прах Энджелы. Воспоминания

Маккорт Фрэнк

Tlot-tlot, in the frosty silence! Tlot-tlot in the echoing night!

Nearer he came and nearer! Her face was like a light!

Her eyes grew wide for a moment, she drew one last deep breath,

Then her finger moved in the moonlight,

Her musket shattered the moonlight,

Shattered her breast in the moonlight and warned him – with her death.

Он слышит выстрел и спасается, но когда узнает на рассвете о смерти Бесс, его охватывает ярость и он возврашается, дабы отомстить, но погибает от солдатских пуль.

Blood-red were his spurs in the golden noon; wine-red was his velvet coat,

When they shot him down on the highway,

Down like a dog on the highway,

And he lay in his blood on the highway, with a bunch of lace at his throat.

Шеймус

вытирает лицо рукавом и хлюпает носом. И зачем было тебя сюда переводить, подальше от Патриции, ты же и ведать не ведал, что случилось с разбойником и Бесс. Очень грустная история. Я жене рассказал, так она весь вечер проплакала, пока мы спать не легли. Говорит, за что они только разбойника этого убили, от солдат этих чуть ли не все беды на свете, они и к ирландцам жалости не знают. Ну, Фрэнки, если захочешь еще какие-нибудь стихи услышать, ты мне скажи, я их выучу в пабе и принесу в голове.

Девушка в синем платье, которая малость не в себе, однажды вдруг у меня спрашивает: хочешь книжку почитать? И приносит мне «Невероятные похождения мистера Эрнеста Блисса», сочинение Э. Филлипса Оппенгейма, в котором рассказывается про одного англичанина, богача, которому все надоело, и каждый божий день он страдает, не зная, чем бы таким заняться, хотя у него денег не перечесть. Лакей по утрам приносит ему газету, чай, яйцо, тост и повидло, а он говорит: унесите с глаз долой, жизнь пуста. Ему невмоготу читать газету и кушать яйцо, и он чахнет. Доктор советует ему пожить какое-то время среди бедняков лондонского Ист-Энда, чтобы научиться любить жизнь, что он и делает, и влюбляется в девушку, бедную, но честную и очень умную, и они женятся и переезжают обратно в Вест-Энд, где селятся богатые, потому что помогать бедным и не пресыщаться богатством все-таки легче, когда живешь в тепле и уюте.

Шеймус с удовольствием слушает, о чем я читаю. Он говорит, что история про мистера Эрнеста Блисса – чистый вымысел, ни один человек в здравом уме не пошел бы к доктору оттого, что у него слишком много денег и нет аппетита. Впрочем, как знать - может в Англии это обычное дело. В Ирландии такого не бывает: у нас, кабы ты яйцо не съел - тебя бы отправили в сумасшедший дом, или донесли о тебе епископу.

Я жду - не дождусь, когда вернусь домой и рассказажу Мэлаки эту историю про человека, который упрямился, яиц не ел. Мэлаки упадет на пол со смеху, потому что в жизни такого быть не может. Он скажет, что я все выдумываю, но когда я ему объясню, что этот человек - англичанин, он все поймет.

Девушке в синем платье я не могу сказать, что книжка бестолковая - вдруг с ней случится припадок. Если эту прочел, говорит она, принесу тебе другую - у них давно хранится целый ящик книг, которые оставили пациенты. Она приносит мне книгу Тома Брауна под названием «Школьная пора», которую одолеть трудно, и кучу книг П. Г. Вудхауса про таких потешных Акриджа, Берти Вустера, Дживса и семейство Муллинеров. Берти Вустер богатый, но яйцо на завтрак съедает, чтобы Дживс про него что-нибудь не подумал. Жаль, что книжки ни с кем нельзя обсудить, даже с девушкой в синем платье - я боюсь, что медсестра из Керри или сестра Рита об этом узнают и переведут меня в палату еще больше и выше этажом, где пятьдесят пустых коек и толпы прирзаков умерших в голодные времена, которые, открыв зеленые рты, будут тянуться ко мне костлявыми пальцами. Ночью я лежу в постели и вспоминаю приключения Тома Брауна в Рагби-Скул и всех персонажей П. Г. Вудхауса. Я могу думать про разбойника и дочку хозяина гостиницы, деву с алыми губками, а медсестры и монахини ничего тут поделать не могут. Здорово знать, что никто на свете ничего поделаеть не может с тем, что

у тебя в голове.

Наступает август, мне исполняется одиннадцать. Я провел в больнице уже два месяца, и я интересуюсь, выпишут ли меня к Рождеству. Медсестра из Керри говорит, что не жаловаться мне надо, а встать на колени и благодарить Господа за то, что жив остался.

Я не жалуюсь, сестра, мне просто хочется знать, буду ли я дома к Рождеству.

Она все равно не отвечает, только велит мне слушаться, иначе она отправит ко мне сестру Риту, и тогда я послушаюсь как миленький.

В мой день рождения мама приходит в больницу и передает мне сверток с двумя шоколадками и записку от имени наших соседей с переулка, которые желают мне скорей выздоравливать и возвращаться домой и пишут: ты настоящий солдат, Фрэнки. Медсестра разрешает мне поговорить с мамой через окошко, но это непросто, потому что окошко высокое, и мне приходится забраться к Шеймусу на плечи. Я говорю маме, что хочу домой, а она отвечает, что мне еще надо поднабраться сил, но меня уже совсем скоро выпишут. Шеймус говорит: одиннадцать лет – это здорово. Теперь ты почти мужчина, вот-вот бриться начнешь, потом выйдешь в люди, найдешь работу, пинты будешь распивать, как настоящий мужик.

В больнице я провожу четырнадцать недель, и наконец, сестра Рита сообщает, что меня скоро выпишут, и смотри, какой ты везунчик - ведь именно в этот день будет праздник святого Франциска Ассизского. Она говорит, что я был очень хорошим пациентом, если не считать того недоразумения со стихами и Патрицией Мэдиган, Господи упокой ее душу, и приглашает меня на праздничный обед в больнице на Рождество. За мной приходит мама. Ноги у меня слабые, и мы долго идем к автобусной остановке на Юнион Кросс. Не спеши, говорит мама. Мы ждали три с половиной месяца, можем еще часок подождать.

Наши соседи по Баррак Роуд и Роден Лейн стоят у дверей и приветствуют меня: с возвращением, Фрэнки, ты молодец, настоящий солдат, родители могут тобой гордиться. Мэлаки и Майкл подбегают ко мне и говорят: Боже, как ты медленно ходишь. Ты бегать что ли совсем разучился?

Солнце ярко светит, и я счастлив, но дома на кухне я вижу отца – он сидит с Альфи на коленях, и у меня падает сердце: я понимаю, что он опять без работы. Всю дорогу я был уверен, что он работает – так мама говорила, и я думал, у нас теперь полно еды и ботинок. Папа мне улыбается и говорит Альфи: och, это твой старший брат, он выписался из больницы.

Мама сообщает ему, что доктор, велел мне хорошо питаться и побольше отдыхать. Доктор сказал, что для восстановления сил надо есть говядину, это очень полезно. Папа кивает. Мама делает бульон из кубика, и Мэлаки с Майклом смотрят, как я его пью. Им тоже хочется, но мама говорит: обойдетесь, вы тифом не болели. Она говорит, что доктор велел мне ложиться спать пораньше. Она постаралась вывести блох, но погода стоит теплая, и их развелось еще больше, чем прежде. Все равно, говорит она, на тебе им поживиться-то нечем, ты весь кожа да кости.

Я лежу в постели и вспоминаю больницу, где каждый день меняли белые простыни, и не единой блошки не было. А еще там был туалет, где можно сидеть и читать книжку, пока кто-нибудь не поинтересуется, жив ты или нет. И еще была ванная, где можно сидеть в горячей воде сколько тебе угодно и твердить:

I do believe,

Induced by potent circumstances,

That thou art mine enemy.

Я повторяю эти слова, и так засыпаю.

Утром Мэлаки с Майклом встают, им надо в школу, а мне мама разрешает остаться в постели. Мэлаки учится в пятом классе у мистера O’Ди и всем любит рассказывать, что готовится к Конфирмации по большому красному катехизису, и что они с мистером O’Ди проходят состояние благодати, Эвклида и как англичане угнетали нас целые восемь столетий.