Правда о деле Савольты
Шрифт:
Д. Когда вы познакомились с Леппринсе?
М. Точная дата нашего знакомства выпала из моей памяти. Помню только, что произошло это в начале осени 1917 года, когда августовские стачечные волнения закончились.
Д. Опишите коротко ваше знакомство.
М. Леппринсе прошел в кабинет Кортабаньеса, и после разговора с ним адвокат вызвал меня к себе и велел оказывать Леппринсе всяческие услуги. Мы с Леппринсе сели в его автомобиль и поехали ужинать сначала в ресторан, а потом заехали в кабаре.
Д. Куда, вы сказали?
М. В кабаре. В ночное заведение, где…
Д. Я прекрасно знаю, что такое кабаре. Мой вопрос
Кабаре представляло собой большую залу, в которой выстроилась прямоугольником дюжина столов вокруг пустого пространства. В глубине залы стояли пианино и два стула. На стульях лежали саксофон и виолончель. Сильно накрашенная женщина в узком длинном до пят платье с глубокими разрезами по бокам играла польку на пианино в ритме ноктюрна. Едва мы вошли, она прекратила играть.
— Я так и знала, что вы меня не минуете, — заговорщицки проговорила она и направилась к нам, улыбаясь и выставляя вперед ногу так, словно пальцами пробовала температуру воды с берега; при этом нога выныривала из разрезов платья. Леппринсе поцеловал ее в обе щеки, а я протянул для пожатия руку, которую она задержала в своей на некоторое время, продолжая говорить:
— Я посажу вас за лучший столик. Хотите поближе к оркестру?
— Нет, нет, как можно дальше.
Этот диалог прозвучал довольно нелепо, поскольку в кабаре никого не было, кроме бородатого, приземистого моряка, присосавшегося к кувшину с можжевеловой водкой и отрывавшегося от него лишь для того, чтобы вдохнуть в себя пропитанный здесь пылью воздух. Вскоре после нас пришел напомаженный старичок с окрашенными в рыжий цвет волосами и, заказав рюмочку ликера, смаковал его в течение всего представления. Вслед за ним явился мрачный тип в массивных очках, судя по всему клерк, который подробно расспросил обо всех ценах на напитки, прежде чем что-то себе заказать, и безуспешно делал скупые предложения всем женщинам. Женщин было четверо. Полуобнаженные, тучные, они ходили между столиками от одного посетителя к другому, натыкаясь на предметы, застывая на мгновение, словно пораженные вспышкой молнии. Ту, что чаще остальных наведывалась к нашему столику, звали Ремедиос, по прозвищу «Мурсианская волчица». Мы попросили ее принести нам кувшин можжевеловой водки, точно такой же, какой видели у моряка, и стали ждать.
— Немцы забросали бомбами пароход, на котором я плыла. Представляете, самый обыкновенный пассажирский пароход? До тех пор я хорошо относилась к немцам. И знаете почему? Мне казалось, что это мужественный, благородный народ, но с той минуты я всей душой желаю им проиграть войну.
— Вас можно понять, — согласился с ней Леппринсе и, откланявшись, отошел в сторону. К нему подошел слуга с подносом, и Леппринсе взял себе бокал шампанского. Отпил несколько глотков, чтобы не расплескать жидкости на ходу, и вдруг поймал на себе взгляд сеньоры Савольты и ее подруги сеньоры Клаудедеу. Француз улыбнулся им и отвесил поклон. Рядом с ними стояла девушка, и он сразу догадался, что это Мария Роса Савольта. Совсем еще юное, белокурое создание в вечернем платье из плотного серого шелка, с белой газовой туникой в сборку и корсажем, отделанным кожей, черным шелком и гирляндами кружев. Леппринсе устремил взор на ее огромные, лучистые глаза, которые оттеняла бледность кожи, и улыбнулся еще шире, глядя на девушку, но Мария Роса отвернулась. К нему подошел приземистый толстяк, лысина которого так и сверкала.
— Добрый вечер, месье Леппринсе. Развлекаетесь?
— Разумеется. А вы? — ответил француз, стараясь припомнить этого человека.
— Тоже. Но я хотел поговорить не об этом.
— О чем же?
— Я хотел извиниться перед вами за нашу злосчастную встречу.
Леппринсе еще внимательнее посмотрел на собеседника, который стоял перед ним потный, в довольно невзрачном, простоватом костюме, и встретился взглядом с его серыми, холодными глазами, скрытыми под гущей бровей, походивших на усы прусского офицера. Ему никак не удавалось вспомнить этого человека, но тем не менее в ту ночь он был как никогда проницателен и в глазах
— Очень сожалею… но не могу припомнить, где мы с вами встречались, сеньор…
— Туруль. Хосеп Туруль, агент недвижимого имущества, к вашим услугам. Мы недавно встречались в…
— А, вспомнил, конечно же… Турруль, вы говорите?
— Туруль, с одним «эр».
Леппринсе пожал руку незнакомцу и отправился дальше через залу, сквозь стоявших группками, надушенных, украшенных драгоценностями и шелками дам, которые уже изрядно поднадоели мужчинам. Кабальеро уединились в библиотеке, смежной с залой. Здесь витал в воздухе едкий дым сигар, слышались хохот, смешки, говор: из уст в уста передавался забавный случай, который произошел недавно с известной всем личностью.
— Неужели забросали помидорами и тухлыми яйцами?
— Нет, камнями, целым градом камней. Разумеется, в него не попали, но сам по себе факт говорит о многом.
— Просто непозволительно кричать «да здравствует Каталония!» из окон здания Сиркуло Экуэстре.
— Речь идет о нашем общем друге…
Леппринсе улыбнулся:
— Я знаю, о ком вы говорите.
— Однако этот человек должен обладать дьявольским умом, чтобы одновременно заигрывать с Мадридом, каталонцами и недовольными офицеришками.
— Скоро его упекут в Монтжуик! [10]
— Он вырвется оттуда в течение двадцати четырех часов на волне народного гнева Маура [11] в ореоле Феррера [12] .
— Не будьте циником.
— Я не защищаю его как личность, но признаю, что полдюжины таких политиков, как он, могли бы изменить всю страну.
— Хотел бы я видеть, какого рода были бы эти перемены. Для меня нет особой разницы между ним и Леррусом.
10
Монтжуик — крепость-тюрьма в Барселоне.
11
Маура Антонио (1853–1925) — испанский политический деятель.
12
Феррер Франсиско — испанский революционер, расстрелянный в 1909 году.
— Черт возьми, Клаудедеу, не стоит так преувеличивать, — сказал Савольта.
Клаудедеу побагровел.
— Все они одним миром мазаны: для собственной выгоды готовы предать Каталонию ради Испании, а Испанию ради Каталонии.
— А кто поступает иначе?
— Тише, — предостерег Савольта, — он идет сюда.
Они посмотрели в сторону залы и увидели его: он шел через залу в сторону библиотеки, раскланиваясь налево и направо, сдержанно улыбаясь и нахмурив брови.
Мы пробыли в кабаре довольно долго, прежде чем начались представления. Сначала появился мужчина, которого моряк встретил громкой отрыжкой. Мужчина оказался тем самым музыкантом, который должен был играть на виолончели и саксофоне. Он взял со стула виолончель и извлек печальные звуки под аккомпанемент пианино. Затем пианистка встала со своего места и сказала несколько приветственных слов. Моряк вытащил из клеенчатой котомки вонючий бутерброд и стал его есть, роняя изо рта крошки и кусочки пережеванной пищи на стол. Мрачный клерк в массивных очках разулся. Пианистка объявила первым номером программы фокусника — китайца Ли Ванга. Она сказала:
— Он перенесет вас в царство магии.
Я испытывал неудобство от того, что револьвер впивался мне в бедро.
— Надеюсь, он с помощью своей магии не обнаружит, что мы вооружены, — прошептал я.
— Да, вид у него пренеприятный, — подхватил Леппринсе.
Китаец манипулировал разноцветными флажками, из которых выпорхнула голубка. Она облетела залу, уселась на стол к моряку и стала клепать крошки. Моряк свернул ей шею и принялся ощипывать.
— Ай-ай-ай! Какой усас! Никакого селовесеского сосуствия, — просюсюкал китаец.