Правда о Порт-Артуре. Часть II
Шрифт:
Дв большихъ кристальныхъ слезы, сверкая, упали на грудь.
…Ни лсъ, ни рчка, ни широкія зеленыя поля — вовсе не родное село. Кругомъ стрлки, артиллеристы — товарищи раненые. Вотъ этотъ, Егоровъ, безъ ноги. Его на Кумирнскомъ редут осколкомъ хватило. Думали — умретъ; нога, словно туша коровья; а крови-то, крови сколько было — страсть…
— О мир всего міра, о благосостояніи святыхъ Божіихъ церквей и соединеніи всхъ… — звучалъ голосъ священника задушевными, искренними нотами, въ минорномъ тон.
Раненый совсмъ пришелъ въ себя, истово кланялся, длая пальцами
Я продолжалъ наблюдать. Юноша-воинъ весь ушелъ въ молитву; слова священника его вернули къ ужасной дйствительности переживаемаго.
Вдохновенныя молитвословія, произносимыя предстоятелемъ съ благоговніемъ, явственно, не торопясь, видимо, глубоко западали въ души молящихся.
Они молились, молились такъ, какъ молятся только тамъ, гд ежедневно, не часы, не дни, а мсяцы долгіе смерть неумолимая можетъ заключить въ свои холодныя объятія. А еще хуже — лишь прикрыть однимъ ядовитымъ крыломъ, оставивъ на всю жизнь калкой безпомощнымъ.
Каждый изъ этихъ срыхъ людей, тысячами умирающихъ, тысячами стонущихъ въ госпиталяхъ отъ невообразимыхъ страній, одинъ видъ которыхъ леденитъ кровь, — тепло молились.
И врилось тогда, горячо врилось, что эта простая, безхитростная, задушевная мольба рядовыхъ борцовъ за честь и достоинство Россіи — будетъ услышана, что просьба ихъ дойдетъ до Всевышняго, и заслуги ихъ передъ родиной оцнятся по достоинству.
Душа болла при вид этихъ желтыхъ халатовъ, этихъ калкъ, которыхъ на родин, дома, ждетъ нужда. Каждый изъ нихъ понимаетъ, что они нехотя будутъ приняты въ семь — лишній ротъ. Кто скажетъ, а кто и не скажетъ, но въ душ-то они будутъ чувствовать, что они въ тягость, обуза, лишніе. И эта пытка на всю жизнь. А за что?
— Претерпвый до конца, той спасенъ будетъ… донеслось изъ алтаря.
Священникъ возвышеннымъ голосомъ, въ которомъ звенла струна крайняго душевнаго напряженія, читалъ Евангеліе.
Церковь замерла.
Извн доносился убійственный ритмъ пулемета.
Смотрлъ я на этихъ людей, обреченныхъ на лишеніе и невзгоды въ грядущей безпросвтной и горестной судьб, и слова Спасителя какъ бы укоромъ былому и надеждой въ настоящемъ продолжали звучать подъ низкими сводами госпитальнаго храма.
Да, терпятъ они всю жизнь — и молятся!
Жестоко страдаютъ — молятся!
Умираютъ, оставляя въ нищет ни въ чемъ не повинныхъ женъ и дтей — и имя Бога чаще, чмъ проклятіе, у нихъ на устахъ.
Вотъ они, эти срые, темные "тоже люди", оторванные отъ близкихъ, отъ родныхъ полей они, и только они, искренно врятъ и молятся.
Вся надежда на будущее, все ихъ скромное бдагополучіе и личная жизнь — все въ рукахъ Того, Кто уже дв тысячи лтъ говоритъ о терпніи.
Они искренно и слпо врили Его милосерднотерпливой мудрости.
Въ Артур они мученически терпли "до конца".
Но они "тоже люди". Имъ "мало дано", но они много длаютъ и мало взамнъ этого просятъ.
Они
Люди, которымъ "много дано", интенсивне отражая отблескъ Высшаго Разума, знаютъ, что они, въ видахъ собственной пользы, должны итти путемъ, освщаемымъ этимъ разумомъ.
Они прекрасно сознаютъ, что, идя этимъ путемъ, они встрчаютъ все боле и боле яркіе лучи Высшаго Разума, который постепенно, изъ поколнія въ поколніе, ведетъ ихъ къ нравственному и умственному совершенству.
Но большинство изъ нихъ пользуется умственнымъ превосходствомъ передъ "тоже людьми" только въ эгоистическихъ цляхъ и самосовершенствуются постольку, поскольку это необходимо, чтобы удержать пріобртенное какъ умственное, такъ и матеріальное благосостояніе и возможно меньше уступать ихъ "тоже людямъ".
"Одаренные" много думаютъ, много красиваго и умнаго пишутъ, проповдуютъ, увлекаютъ за собой "тоже людей".
Но эти "тоже люди" имъ интересны, только какъ инструменты, изъ которыхъ они извлекаютъ звуки, создавая гармонію жизни и мелодію всевозможныхъ научныхъ изысканій, религіозныхъ, философскихъ системъ и ученій.
Они даже страдаютъ и мучаются, но все это только результаты впечатлній отъ той, иногда крайне нестройной музыки, которая достигается путемъ игры на этихъ "тоже людяхъ".
А для "тоже людей" они въ большинств случаевъ ровно ничего не длаютъ. "Одаренные" только слегка подкармливаютъ и подпаиваютъ ихъ всевозможными суррогатами, чтобы въ конецъ не износились и не переставали бы издавать нужные звуки для настраиванія ихъ на разные необходимые и пріятные лады.
Мысли вихремъ неслись, душа изстрадалась — и горечь, и злость, и смхъ, и слезы готовы были съ рыданьемъ вырваться изъ наболвшей груди.
Какое жестокое, какое ужасное преступленіе война!
Сколько несправедливости, страданій, слезъ и горя порождаетъ она!
Сколькихъ смертей, неописуемыхъ мукъ, кучъ мяса, грудъ труповъ мы стали уже живыми свидтелями!
Рдкій мясникъ видлъ столько истерзаннаго скотскаго мяса, костей, оторванныхъ конечностей, изуродованныхъ туловищъ, разбитыхъ череповъ, вывороченныхъ кишекъ, обрызганной мозгами земли и крови, крови безъ конца. И все это было человческое! На все мы уже безучастно смотримъ, готовые каждую минуту сами превратиться въ тлнъ.
Я весь ушелъ въ міръ войны, въ ужасы штурмовъ, бомбардировокъ, госпиталей, у которыхъ стоятъ длинныя вереницы носилокъ. Молиться былъ не въ силахъ.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Ночь.
Темно, совсмъ темно.
Стоны, вопли, крики, шепотъ, проклятья, смрадъ, мольбы, пряный запахъ крови, глухой шумъ голосовъ, громъ и грохотъ орудійной канонады, вой, свистъ летящихъ снарядовъ, громыханіе взрывовъ, сатанинское урчаніе смертоносныхъ осколковъ, трескъ ружейнаго огня, убійственный ритмъ пулемета — смшиваются, создавая что-то чудовищно-страшное, грозное, отталкиваюшее.