Правила подводной охоты
Шрифт:
Я поднял карабин и поставил болт на конец ствола. Надо хоть раз в жизни попробовать сделать что-то последовательно. Хотя нет, слово «надо» не очень подходило к моим ощущениям. Я желал это сделать. Сам. Хотелось пройти тем же путем, какой преодолел Долговязый, до совершенства. Мне вдруг показалось, что именно этот путь и определяет талант.
Час я щелкал спусковым механизмом, пытаясь работать пальцем и так, и эдак, но болт падал и падал, доводя меня порой до бешенства. Сначала я пытался уловить ритм покачивания и дернуть палец в момент наибольшей устойчивости болта — не помогало. Затем я попробовал дергать как
В разгар тренировки я услышал громкие шаги за спиной. Это могла быть только Молчунья — звуки для нее не имели значения, поэтому она о них не думала и топала, как хотела.
«Ты занят?» — спросила она, заметив, что я обернулся.
«Уже нет». — Я был доволен, что она меня оторвала, иначе я бы окончательно зациклился на этом болте.
«Пойдем на берег?»
Сердце у меня в груди сладко вздрогнуло и начало набирать обороты.
«Конечно», — улыбнулся я.
Она подступила ко мне вплотную, поднялась на носки и коснулась языком мочки моего уха. Ощущение от прикосновения напоминало одновременно порыв урагана и удар молнии. Еще я почувствовал, какое жаркое у Молчуньи дыхание.
«Надо сдать карабин», — шевельнул я пальцами.
«Да, — она отстранилась и потянула меня за руку. — Идем на воздух».
Горечь
Выбравшись из тира, мы с Молчуньей решили зайти на камбуз, а потом отправиться на дальний мыс, в дюны, где с гарантией можно спрятаться от посторонних взглядов. На ужине будет шумно и людно, а я уже подстроился к состоянию подруги — к состоянию приятной обволакивающей тишины. В этот вечер я мог обойтись без шумной компании, но заморить червячка все же требовалось, поэтому после короткого обсуждения мы зашли на камбуз и попросили хлебореза выдать нам бутерброды с остывшей жареной рыбой.
Я взял пакет, и мы с Молчуньей направились дальше. Звуки окружающего мира постепенно для меня остывали — за год отношений с Молчуньей я научился становиться глухим. Только в таком состоянии можно понять, что глухота не является ущербностью, а просто сдвигает восприятие мира. Становятся более значимыми другие вещи — цвет, объем, дуновение ветра. Более значимыми и оттого более яркими. Весь мир превращается из пыльной фанерной декорации в живой организм, в систему сложнейших взаимосвязей. Иногда, на прогулках с Молчуньей, я удивлялся, как мало полезной информации несет в себе звук. По сути, он лишь отвлекает, а вся польза от него — предупреждение об опасности. Но если бы мир был совершенен, если бы в нем не было никаких опасностей, я бы предпочел быть глухим.
На берег набегали невысокие волны, задавая ритм окружающему пространству, но одновременно с этим были у океана и другие ритмы — медленное колыхание, стробоскопическое мелькание солнечных бликов и циклопическое дыхание лунных приливов. Даже при беглом взгляде становилось понятно, что видимая масса воды существует не сама по себе, а лишь как результат интерференционного сложения всех этих ритмов. Может, так и весь мир? Может, все агрегатные состояния всех веществ — это не более чем сложения волн в неком едином поле? Рябь
Над нашими головами верхушки пальм шевелили листьями, переговариваясь на немом языке. Порой в этом мельтешении мне чудились знакомые знаки Языка Охотников. Они тоже подчинялись общему ритму.
«Пальмы поют на немом языке», — шевельнул я пальцами перед глазами Молчуньи.
Она улыбнулась, скорее из вежливости, но я понял причину ее отстраненности и не обиделся. Объяснить ей значение слова «петь» было не легче, чем слепому от рождения объяснить, как в ночном небе выглядят звезды.
Западный мыс клином выдавался в океан на добрых полкилометра. Пальмы скоро кончились, и мы оказались в царстве высоких песчано-глинистых дюн, поросших лохматой травой. Ветер гладил их, словно уснувших собак, огромных и верных, как в сказке «Огниво». Иногда ноги тонули в песке, отчего ощущение было, как от ходьбы по толстой пуховой перине.
Мыс кончался каменной челюстью — волны бросали себя на многорядные скалистые зубы, на лету превращаясь в вихрики белоснежной пены. Я скинул одежду и разложил ее на песке, придавив по углам камнями, чтобы не унесло ветром, а Молчунья развернула пакет и протянула мне бутерброд. Солнце клонилось к морю, в воздухе появлялись первые признаки золотистых крупинок, какие бывают перед закатом.
«Может, искупнемся сначала?» — я отложил кусок рыбы с хлебом.
Мне хотелось, чтобы Молчунья тоже разделась, я жаждал ласкать взглядом ее тело — для меня это было важно.
«Что-то не очень хочется лезть в воду, — призналась она. — Тебе не кажется, что океан сегодня немного странный?»
Ее ощущения были на несколько порядков тоньше моих, к тому же она приучила меня им доверять. Хотя, если честно, океан показался мне совершенно обычным.
«Что же в нем странного?»
«Иногда мне не хватает знаков, чтобы объяснить, — вздохнула она. — Но сейчас мне кажется, что в океане появилась странная сила, которой не было раньше».
«Как это?»
«Трудно объяснить. К примеру, ты чувствуешь радиацию?»
«Нет, конечно. У людей нет органа для ее восприятия».
«Никакого органа и не нужно. Когда мы сопровождали контейнер с радиоактивными отходами, я ощущала, как излучение повреждает клетки внутри меня. Что-то внутри меня изменялось, понимаешь?»
«Ты просто мнительная».
«Нет. Это ведь несложно проверить. Так вот, сейчас от океана исходит очень похожее ощущение. Но не такое. Океан словно может не разрушить, а только изменить клетки. Может быть, даже в лучшую сторону, но я не хочу».
«А я искупнусь», — у меня не было желания все время идти на поводу у подруги.
«Только осторожнее. Я вчера с катера видела здоровенного хвостокола».
Вот кого я точно не боялся, так это скатов. С предостережением же по поводу океана было не так все просто. На самом деле я верил Молчунье, но ничего не мог поделать с мужским самолюбием.
К моему облегчению, океан оказался точно таким, как прежде — прохладным, но ласковым. Я опустил руку в набегающую волну, ополоснул лицо и прыгнул со скалы в воду. Вынырнув, я заметил, что Молчунья устроилась на камне возле кромки прибоя и глаз с меня не спускает. Похоже, ее заклинило, иногда такое бывало.