Право на легенду
Шрифт:
Когда появилась Надя, смысл жизни на ближайшее время определился четко: ребенку нужны витамины, забота, внимание, желательно — корова. Желательно — теплая земля в саду, чтобы бегать босиком. Одним словом, если пару сезонов хорошо поработать, все останутся довольны. Он обеспечит колхозы тюленьим мясом — шхуна у него дай бог каждому, — получит солидные деньги, купит дом под Астраханью, и на этом все. Будет водить теплоходы по Волге. Или баржи с арбузами. Очень приличное занятие.
Только росла пока Надя без витаминов и без коровы, уплетала тюлений жир, а капитан Варг тем временем по-прежнему бил лахтаков, обкладывал лед, возил уголь на полярные станции. Все как-то руки не доходили до Астрахани.
Потом
— Уеду я к зиме, — сказал он как-то своему приятелю Эттугье. — Возьму вот и уеду.
— Нет, — сказал Эттугье. — Не уедешь. Как же ты уедешь, когда нам в ту весну поселок перевозить надо. Ты что? Фарватер там никто не знает.
И он тоже подумал: «Что это я? Поселок и вправду перевозить надо, а фарватер никто не знает…»
Оглянулся Варг и увидел, что судьба крепко ведет его по намеченному курсу: сам того не желая, под давлением коллектива — как сказал однажды Сергей, — стал он моряком, долго недоумевал — как это у него получилось и зачем; потом, по старой своей привычке делать все хорошо, стал хорошим капитаном. И вот уже всерьез все умеет, все знает, любит — а может, привык, не важно — и, как последний штрих в отделке его под морского волка, появился у него ревматизм, который надо, конечно, лечить на юге и который он не лечит.
Потом уже шли годы, и он знал, что это и есть его жизнь. Берег океана. Рейсы. Лес, уголь, случайные грузы. Каботажник, зверобой, капитан ледового буксира… Да, наверное, у него всю жизнь не хватало честолюбия. Друзья давно океаны бороздят, по южным морям ходят, в чинах больших. Сергей Кружилин сейчас, должно быть, капитан-наставник. Ну да Сергей — особая статья. Неистовый моряк. Если по справедливости — большая судьба ему уготована. Строганов, помнится, так и сказал на выпускном вечере: «Верю, что все вы не посрамите чести нашего экипажа, а в тебя, Сергей, верю трижды». Может, не очень педагогично поступил он, выделив Кружилина перед строем, но да ведь правду сказал, куда денешься.
Вскоре, однако, узнал он о Сергее нечто неожиданное.
Как-то перед праздниками Варг менял у себя в комнате обои. Сперва для прочности решил оклеить стены газетами. Газет понадобилось много, пришлось одалживать у соседей, да еще в библиотеке ему целую кипу дали.
Оклеил он стену, сел на табуретку передохнуть, стал заголовки читать, фотографии рассматривать — так, глядишь, и познакомишься с некоторыми событиями, а то ведь пока в рейсе — не до газет.
Кружилина на фотографии он не узнал. Мелькнуло вроде бы что-то знакомое, но Варг скользнул глазами по лицу ничем не примечательного гражданина в соломенной шляпе и принялся читать заметку о вездеходах на воздушной подушке. Дочитал до самого интересного и вдруг понял, что дядя в шляпе — это Сергей.
«Чуть было тебя не заклеил», — как-то отрешенно подумал Варг. Он расправил газету, надел очки. Сперва ничего не понял. Председателю колхоза «Партизан» Кружилину присвоено звание Героя Социалистического Труда. Фантастика какая-то. Рассказывали биографию. Детский дом, морское училище, флот, война. Все верно. Морская пехота, окружение. Партизанский
Дальше судьба Кружилина сделала, как говорил Касьян, крутой оборот. Партизанский отряд, которым он командовал, почти целиком состоял из жителей сожженной немцами деревни Свиноедово — той самой, что лежала в широкой пойме напротив Черкизовки. Два года воевал Кружилин вместе с людьми, у которых в тылу ничего, кроме обугленных головешек, не было; два года, в перерывах между боями, слушал тяжелые, трудные разговоры о том, что долго еще после войны придется лечить покалеченную землю, да и залечишь ли — по всей стране, считай, калеки да старики да малые дети, а кого пощадила война, тому заводы поднимать, железные дороги, когда еще руки до земли дойдут.
Демобилизовавшись, Сергей Кружилин пришел в райком партии, попросил назначить его председателем колхоза в Свиноедово. На него посмотрели как на чумного. Что-то в председатели мало кто просился, чтобы не сказать — не просился никто. Знает ли товарищ, что в колхозе, о котором идет речь, нет ни одного дома, ни одной лошади, ни одного центнера посевного зерна. Собственно говоря, колхоза тоже нет.
«Колхоз есть, — сказал Кружилин. — Я всех поименно знаю».
«У нас председателей не назначают, а выбирают», — на всякий случай заметил секретарь райкома, уже понимая, что Кружилина упускать не следует.
«Считайте, что меня уже выбрали», — успокоил Сергей.
Варг оторвался от газеты. «Как же так? Сергей из всего сельского хозяйства достоверно знал только то, что им занимаются в деревне. На что он рассчитывал? Неужели просто необдуманный порыв, жест? Сергей жесты любил, но чтобы до такой степени — нет, — тут Варг и думать не хотел, Кружилин на такое неспособен. — Так что же? Отчаяние? Желание разделить судьбу тех, с кем делил военное лихо? Тьфу ты! — слова лезут дурацкие. — При чем здесь отчаяние? Не подходит это слово Кружилину. Никак не подходит…»
У Варга даже сердце защемило. Как же надо было впитать в себя чужую боль, чтобы она стала твоей болью, как надо было утвердиться в правоте того, что делаешь, чтобы зачеркнуть все, чем жил, и начать жить заново!
Вспомнился Строганов: «Капитаны остаются на корабле…» Значит, и вправду подходит срок, когда человек делает выбор, совершает свой главный поступок — один на всю жизнь?
Теперь в колхоз «Партизан» делегации из-за рубежа приезжают, смотрят во все глаза, вопросы задают, и приставленные к этому люди с удовольствием показывают сохранившуюся где-то на околице землянку — тут, дескать, было первое правление колхоза, потом ведут гостей на скотные дворы, оборудованные по последнему слову техники, называют фантастические цифры надоев и урожаев, и гости, особенно те, что уже знакомы с прошлым погорелой деревни, ахают, разводят руками. «Это же настоящее чудо!» И некому там, посреди всего этого великолепия, рассказать, как в последний мирный день, в последнюю субботу перед войной, Сергей, только что выпущенный из училища с отличием, сказал: «Сашка, я до сих пор не верю — это же чудо! С голоду мы подыхали — не подохли, через все, прорвались, и вот я, мазурик, шпана подзаборная — штурман дальнего плавания! Даль-не-го! Весь мир на ладони! Ты-то хоть сознаешь это, сухопутная твоя душа?»
«Выходит, Сережа, променял ты Гавайские острова на деревню Свиноедово, шевроны променял на синие нарукавники, вахтенный журнал — на годовой отчет; выходит — один только шаг сделал, и стал твоим капитанским мостиком, высокий Черкизовский крутояр, откуда, должно быть, видится тебе по вечерам твой корабль — надстройки, мачты, грузовые стрелы, и силосные башни, и молокозавод, и оранжереи, и сигнальные огни на реях: вспыхивает неоном реклама на сельском клубе, и тогда, может быть, думаешь ты о том, что и Сашка Варг то же самое видит на своем корабле…»