Преданные богам(и)
Шрифт:
– Отчего же вы во время Свар за место вожака не боретесь? – поинтересовалась она в лоб, как просили. – С вашей силой князем стать – плевое дело.
Бронец досадливо отмахнулся.
– Какой прок княжеству от государя, обделенного Луноликой наследниками?
Благоразумно. И весьма самоотверженно.
– Ну а ты, княжна? – он не остался в долгу. – Отчего опричником заделалась?
– По батюшкиному велению, по матушкиному хотению, – горько вздохнула Черва, не в силах слукавить из-за ошейника.
Бронец хмыкнул себе под нос. Многозначительно и неодобрительно.
–
Это их огнегорские женщины носа из дома не кажут! Дрессированные!
– Полагаю, что обряжать мужланом пригожую девку – злодеяние, – укоризненно отрубил Бронец. – Я б на месте твоего отца коршуном следил, чтоб эдакие ладошки ни в жизнь ничего тяжелее иглы не тягали. Ваших девок, продаваемых в чужие стаи для укрепления своих, и так судьба не балует. Так кто же их холить-лелеять будет, окромя отцов? А твой… – Бронец презрительно сплюнул.
– А мой позаботился, чтоб я постоять за себя могла, а не выросла кисейной барышней! – огрызнулась Черва, не желая показывать, какой отклик на самом деле нашли слова варвара в ее душе.
И вообще, бранить княжескую чету Серысей имеет право только она!
Бронец глянул на нее жалостливо, как на блаженную. Но отчего-то его сочувствие не ранило ее гордость. Может, потому что было неподдельным? Под этим взглядом Черва стушевалась, вздохнула горестно и нежданно призналась:
– Я шить люблю. И вышивать, и вязать, и ткать. Хотела наузницей стать, в Барханное княжество грезила отправиться на выучку… когда мы там окажемся? – поспешила она сменить тему, на корню зарубая нездоровое желание распахнуть душу нараспашку.
«Было бы перед кем!» – высокомерно вздернула она нос.
– Вот как только доберемся до Стрежни, да разберемся с тамошними волкодавскими заказами, так сразу на козьи тропы и ступим, – Бронец похлопал забеспокоившегося Лиходея по каурой шее, укрытой молочной гривой. – Глазом моргнуть не успеешь, а уже в городе-на-костях.
– Вас, сударь, послали выяснить, не готовятся ли Полозы свершить переворот, а вы размениваетесь на заказы по изгнанию меш и чмухов, выданные чернью? – Черва пренебрежительно поджала губы.
– До чего же ты все-таки, княжна, зловредная, – снова сплюнул Бронец, но не в сердцах, а как-то… смиренно.
Черва фыркнула и хотела поправить, дескать, всего лишь справедливая, но передумала метать бисер перед варваром.
– Не размениваюсь, а выполняю свою работу, – укоризненно попенял ей он. – Я волкодав, а не опричник, упреждающий заговоры. Паче того, обвинение Полозов в наших бедах все еще мнится мне ловушкой. Кому-то очень нужно сызнова стравить нас с ужалками, посеяв смуту, как пятьсот лет назад, при Свержении. И кидаться в этот омут с головой, не ведая, какие йелени и аждаи там водятся, не достойно волкодава.
Он еще было глухо заворчал что-то нелестное о Серысях и арысях в целом. Но над лесом вдруг взвился тревожный шорох крыльев. Из дубравы впереди с хриплым граем в воздух вспорхнули десятки грачей.
Кони всхрапнули и затанцевали на месте. Черва натянула поводья
Тракт петлял, то ныряя в березняк, то возвращаясь обратно в дубраву. Смеркалось, и небо линяло с насыщенной лазури до блеклого розово-сиреневого заката. На небосклон, словно карабкаясь из плена цепких, голых ветвей леса, взбиралось бледное полнолуние.
Наконец, лес раздвинулся, и Тракт сбежал в низинные поля. Черва с Бронцом замерли на пригорке, настороженно осматриваясь.
Поля примыкали к Стрежни, большому селу, которое с появлением в нем козьих троп расползлось по холмам и размерами почти сравнялось с городком. За селом сверкала гладь бескрайнего Лунного озера и с тихим рокотом несла свои воды река Осколков. Далеко на горизонте вырисовывались очертания пиков Огнедышащих гор,
На душе у Червы заскребли кошки. Она сначала спутала их с рысью, что царапалась изнутри и просилась наружу, под лучи полнолуния. Но вскоре поняла, что это звериное чутье предупреждало об опасности.
Свою рысь Черва выпустила. Мышцы налились нечеловеческой силой. Удлинились и заострились клыки с когтями. Уши вытянулись и опушились. Над губой и бровями выросли чувствительные кошачьи усы. Наконец, зрачки глаз сузились, а радужка наоборот по-звериному расширилась. Стрежень сразу стала видна, как на ладони.
– Ворота открыты, – зашипела Черва, выгнув спину и вздыбив на загривке черную шерсть. Кафтан натянулся, но, вышитый особыми наузами, не порвался.
– И дым из печных труб не идет, – согласно добавил Бронец, пуская Лиходея шагом с пригорка в поля.
Черва коленями велела Норову не отставать.
С таянием снега из-под сугробов освободились пугала и теперь следили за всадниками нарисованными глазницами, покачиваясь и поскрипывая на ветру.
– Собак не слыхать, – все больше угрюмел Бронец.
На одном из холмов, за пределами сельского частокола, разрослось мрачное буевище с капищем, идолами троебожия и покосившимися треуглунами на могилах.
– Идол Луноликой искромсан в щепки, – Черва положила стрелу на тетиву и перевела взгляд на Стрежень, до которой оставалась пара косых саженей. Звериное чутье липко пощекотало чужим взглядом. – Но село не пустует.
– Ежели бы тут развелись дикие, они давно бы разбежались по лесам, – озвучил ее мысли Бронец.
Значит, бешеные. Причем, судя по замершей сельской жизни, лишенные намордников, помогающих держать приступы болезни в узде. Учитывая, что без намордников у бешеных усиливается водобоязнь, лечебный щелочной раствор стреженцы не пьют. А без лечения смерть от бешеницы наступает так же, как и от обычного звериного бешенства, дней через десять после заражения.
Значит, Стрежень уступила болезни не так давно. Но что тут произошло? Не хватило на всех наузов-намордников, и на селян напали свои же? Или сюда ворвались стаи одичавших зараженных, искусав стреженцев? Но где тогда подранные тела? И почему село, кишащее бешеными, выглядит на удивление целым, будто и не было тут никакой бойни?