Преданные богам(и)
Шрифт:
Вопрос, точно ли им стоит туда соваться, Черва не поднимала. Без козьих троп по реке и пустыне до Полозов им придется добираться неделями.
В Стрежень они шагнули к окончанию заката. Небо налилось темной бархатной синевой, россыпь звезд на котором сверкала самоцветами. Полнолуние, незамутненное облаками, сияло вовсю. Очертания домов и плетней стали четче. Тени от них резче и чернее.
Дома в Стрежени были большие, как само село. Светло-серые избы из кленовых и ясеневых бревен и белые мазанки с четырехскатными соломенными крышами. Непременно с резными наличниками и расписными ставнями.
Плетни
Ограбили их что ли? Сами стреженцы, бегущие прочь зараженного села, или добросердечные соседи позаботились, дабы скотина даром не пропала?
У реки рокотало колесо водяной мельницы.
– Во всех деревнях, значится, бешеницу спокойно стопорят намордниками, а тут отчего-то не получилось, – Бронец кивнул своим мыслям и спрыгнул с Лиходея. – Везде получилось, а тут, на переплетении козьих троп, по которым бешеные могут разбежаться по всему свету, не получилось. Вот незадача, да? – закинув бердыш на плечо, он перевел тяжелый взгляд на Черву, пожевал кольцо в губе и скомандовал. – Полезай на крыши, княжна. И на землю ни шагу.
На крыше ближайшей мазанки она оказалась, не успев возмутиться странному приказу. А потом Бронец хлопнул коней по крупам, отсылая их прочь.
И Черва вдруг со всей ясностью осознала, что ради козьих троп, укорачивающих путь до Барханного княжества, в Стрежень шла только она. А Бронец тут единственно ради своих волкодавских целей. Сиречь охоты на чудищ.
Он повел плечами и, давая волю внутреннему зверю, взвыл-взревел на Луну. А Черва, прикрыв ладонью рот, наблюдала, как утолщаются его руки и ноги, превращаясь в лапы. С медвежьими когтями. Как натягивается доспех на раздавшейся в плечах спине, покрывшейся красно-бурой шерстью. Как меняется грубое лицо, переламываясь в волчью пасть. И с благоговением выдохнула:
– Беовульф!
Редчайшая помесь берендея и волколака. Быстрее первого. Сильнее второго.
От дальнейших восторгов по поводу живой легенды отвлекло раздраженное сипение сотен обезвоженных глоток. Бешеные не вынесли громогласности рева беовульфа и в панике ломанулись прочь из домов. Тоже откликнувшиеся на зов полной Луны, наполовину обращённые и оттого еще более опасные.
Они уже были на пределе. Шерсть выпадала и зияла проплешинами. Шкура приобрела желто-зеленый, трупный оттенок. Глаза покраснели и выпучились, вылезая из орбит. На почерневших губах хлопьями пенилась слюна. Руки уже охватил предсмертный паралич и они закостенели, вытянувшись под прямым углом к туловам.
Через пару дней эти бешеные издохли бы сами. Но до тех пор заражали бы всех, приходящих в Стрежень по козьим тропам. Кабы не забредший к ним волкодав с опричницей на поводке.
Бронец размахивал бердышом, словно тот был невесомой тростинкой, и выкашивал бешеных десятками, как колосья на сенокосе. Черва без промаха выпускала стрелу за стрелой, издали дырявя головы и грудины. Тем немногим, кто забирался к ней, она метала в шею отравленные ножи. И, забрав оружие, по хлевам и плетням перебиралась на соседнюю крышу, по-кошачьи легко удерживая равновесие.
К полуночи бешеные на улицах
– Благодарствую, княжна, за помощь, – зверски оскалился Бронец, возвращая себе человеческий облик и утирая пот со лба. – Без тебя мне б туго пришлось.
И это говорит беовульф?! Щеки у Червы от первой в ее жизни похвалы зарделись маковым цветом. А нос все равно задрался в поднебесье, мол, иначе и быть не могло.
О происшествии требовалось сообщить. Побродив по Стрежни, они нашли голубятню с полудохлыми, погрязшими в собственном помете птицами. Ужаснувшись корявым буквицам Бронца, Черва сама написала пять грамот и разослала голубей в столицы княжеств. Остальных птиц Бронец выпустил.
На горизонте занималась золотая заря. Бронец свистнул коней, шумно втянул носом воздух и, взяв след, пошел к козьей тропе. Вскоре ее почуяла и Черва – невесть откуда летящий ветерок доносил жару и ароматы барханских пряностей.
Черва запрыгнула на Норова, воротящего морду от грязной хозяйки и кинула его поводья в руки Бронца на Лиходее. Через пару лошадиных шагов мир смазался… и всадники оказались в окружении янычар с саблями на изготовку.
Бронец был прав, даже глазом моргнуть Черва не успела.
18 Божественное откровение
Второй весенний месяц,
ветхая неделя
Капище на Лунном озере
До капища-на-озере они добрались к исходу перекройной недели.
Пеплица шла усталым шагом. Переход через болота с двойной ношей дался кобыле тяжело.
У Одолена залегли тени под глазами. Он плохо спал. Он не подавал виду, что знает Багулкин секрет, хотя она особо и не хоронилась. Но думать о нем не переставал ни на миг.
По поверью, волхвы Горына-Триглава снова появятся, когда в Подлунный мир вернется наследник Царей-полозов. Значит ли это, что древний полозецкий бог Солнца набрал силу, очнулся от долгого сна и собрался свергнуть Лунных богов? Значит, бешеница и одичание звериных оборотней все-таки дело рук ужалок? Но ежели все так, то отчего на капищах страдают единственно идолы Луноликой?
Или ужалки не причастны к бешенице и запаршивевшим целебным водам? Но тогда противостояние с ними, с волхвами Горына-Триглава и с потомком царей их ждет впереди?
Слишком много заумных вопросов для такого скудоумца, как Одолен.
Багулка сидела на Пеплице задом наперед, свернув ноги кренделем, и плела из лыка очередной науз. Перья и черепа в ее волосах щекотали Одолену спину.
Пару дней назад по общему направлению она угадала, что они идут в курганы-в-степях не через Стрежень и реку Осколков, а крюком через капище-на-озере и Перевальскую теснину. Одолен не признавался, что идет в Чертоги богини, опасаясь сцены ревности, но Багулка и без него обо всем догадалась. Пошипела, поплевалась ядом и ложе ночами боле с ним не делила.