Преданные богам(и)
Шрифт:
Догадки подтвердились, стоило увидеть другие такие же клетки. С животными. Медведями, тиграми и львами. У Ганьки кишки свернулись узлом, будто его сызнова ранил выворотень. Он думал, что цирк Укротителя – это выдумка.
Звериные цирки были запрещены еще во времена Полозецкого царства. Насилие над дикими животными было признано унижением всех оборотней, для каждого из которых внутренний дикий зверь – гордость. Дрессура стала считаться надругательством и равнением хищников с домашним скотом.
В древности
Посему узнать о живом Укротителе было страшно. Устои и обычаи предков перестают что-либо значить. Эдак народ скатится к прежним смутным временам.
– Нашли еще одного? – раздался вдруг до боли знакомый мужской голос.
Был бы у Ганьки внутренний зверь, шерсть на загривке встала бы дыбом.
– Все, как ты велел, барин! – угодливо тявкнул ему в ответ другой голос. Высокий, звонкий, будто бы детский.
Перед клеткой замаячил невысокий, с Ганьку ростом, барханец в шальварах и кафтане с разрезами по бокам, из которых выглядывали рукояти кривых сабель. У него была смуглая рожа и светло-рыжие, песочные волосы, неровно обрезанные до плеч. Косая челка которых скрывала черные, как у жука, глаза. На шее у него болталась резная свистулька. По виду, вербная. И, судя по вязи наузов, зело древняя.
Поначалу барханец почудился ребенком, но взгляд черных глаз, как и глубокие морщины, прорезающие лицо, были совсем не детскими. Фенек. Только эти пустынные лисицы до старости щенками выглядят. Самые злобные и подлые среди яломишт.
– Безликий, – барханец оскалился, обнажив полную пасть мелких острых клыков. Вовсе не звериных. Человеческих, попросту заточенных. Барханец тоже был безликим. – Мордой чтоб ни волколак, ни яломишт, ни рыба, ни мясо. И окрасом не пойми кто.
Ганька кое-как села, связанная, закачавшись болванчиком, и уставилась в пустоту. От переживаний позабыв, кем для сохранности должна претворяться.
Нет. Нет, нет, нет.
Ганька просто слишком светлая, коричневая чернобурка. Ну, подумаешь, в чертах лица излишняя хищность присутствует. Это же не приговор! Или…
К барханцу подошел тот, кого назвали «барином». Чей голос был Ганьке до боли знаком. Потому что еженощно изводил ее во снах.
Он был одет в простой коричневый кафтан. Без оторочки мехом, без украшений, без наузов. Большие пальцы он заложил за пояс кафтана, выставляя на обозрение по-бабски изящные руки с черными звериными когтями.
Волосы у него были распущенные, длиной до пояса (неудивительно, что Ганька его поначалу во снах с Гармалой путала). Бурые, на солнце серовато-коричневым орехом отливающие. Точь-в-точь как у Ганьки. Только на концах белые,
Брови вразлет, приподнятые к вискам уголки янтарных глаз, высокие скулы, точеный нос, пухлые губы, искривленные в усмешке… Треклятый ворожей был просто-таки немилосердно красив. Краше (Ганька запретила себе в этом признаваться!) даже Цикуты.
Но при виде Ганьки, усмешка вдруг стерлась с его губ. Предвкушение и торжество во взгляде сменились чем-то похожим на ужас загнанного в угол зверя.
– Только не ее, выродок! – варрах отпрянул от клетки, словно там сидела не безликая девка, а ядовитая гюрза. – Я же предупреждал тебя, межеумка!
Бранился он грязно и совсем не по-барски.
И отчего он уверен, что Ганька девка?
– Так о девке же предупреждали, барин, – озадачился барханец. Перевел недоуменный взгляд на Ганьку, пригляделся и спал с лица.
– За ней по пятам волкодав явится! – рявкнул ворожей, не сводя лютого, но вместе с тем жадного взгляда с Ганьки, боящейся пошевелиться.
А про Гармалу он откуда знает? Неужто Ганька ему во снах все как на духу выкладывает?!
– Так у нас же тут наузы для отвода глаз… – растерянно напомнил барханец.
– А волкодав тот слепой! – шаг назад, и ворожея-варраха след простыл.
Ушел козьей тропой? Ими же ходить могут только ужалки, волкодавы, да некоторые ищейки! Но вопросы к ворожею пришлось оставить до лучших времен (до снов, побрало бы их ламя!), потому как барханец обернулся к Ганьке, щелкнув клыками.
– Сука! – черные глаза масляно блеснули, когда он распахнул клетку. – Волкодава на меня натравить решила?!
Она?! Он сам ее похитил и в свой цирк приволок! Верно ворожей его обозвал, как есть межеумок!
Он схватил ее за волосы и выкинул из клетки. Удар об усыпанную прошлогодними иголками землю вышиб дух, перед глазами заплясали яхонты-брильянты. Фенек снова ухватил ее за волосы, выбивая слезы из глаз, и приставил к горлу саблю.
Из похожей заварухи в прошлый раз ее спас Цикута. Даром что нападавших два лета назад было больше. И хотели они вовсе не прирезать безликую девку.
– Где волкодав? – испуганно и злобно прошипел он.
– Здесь, – ответил ему ровный голос сзади.
Ни Ганька, ни безликий пустынный яломишт не почуяли его приближения. Но не успел Гармала замахнуться шипастым посохом, как барханец отпустил Ганькины волосы, сунул в рот вербную свистульку и дунул.
Ганька не поняла, что произошло. Свиста не было. Но Гармала выронил посох из рук и с перекошенным от боли лицом рухнул на колени, зажимая ладонями уши. В клетках взбеленились животные. А Ганька связанными руками выхватила из-за пояса барханца вторую саблю, и с силой ударила ею назад, всаживая в живот тому, кто оказался великим и ужасным Укротителем.