Председатель Томский
Шрифт:
– Мало.
Молотов подал знак кому-то из окружавших их людей в форме. Шла напряжённая подготовка к очередной оргии на ближней даче. Предстояло споить до полусотни опытных партийцев – всё проверенные, закалённые люди. Сталин терпеть не мог расхлябанности и недогляда. С утра отладили винный лифт, провели повторный инструктаж комсомольцев, завезли полсотни ящиков бутафории и амуниции. Ждали всё политическое руководство, включая Томского, который обещал привести с собой какую-то диковинную мексиканскую актрису.
С десяти вечера стали прибывать коммунисты – их сразу отправляли в беседку разминаться белым сухим. Сталин был в хорошем настроении, шутил и лично подливал касторки в приветственный коктейль. Ровно в 23 часа над
Сперва шла торжественная часть. От политбюро с докладом выступил Каганович: он отметил успехи в деле строительства метрополитена, указав, что в отличие от наземного транспорта, где ещё имеют влияние отдельные троцкистские мерзавцы и прочий вражеский элемент, подземный кольцевой транспорт движется истинно ленинским курсом. Присутствующие аплодировали.
Далее была художественная программа: комсомольцы и комсомолки продемонстрировали сложенную из тел монументальную композицию скульптора Н. Томского «Киров выносит смертный приговор и приводит его в исполнение». Вслед за этим речь произнёс товарищ Сталин.
Сталин: У меня пара слов есть, товарищи. Ильич учил ответственно обращаться со временем. Как мы знаем из марксизма, человек есть сосуд. Оставляя этот сосуд пустым, мы непростительную ошибку совершаем. Серьёзную ошибку. Чем дольше остаётся человек пуст, не наполнен благородной жидкостью, тем более он колебим с политической точки зрения. Разгром троцкизма что показал? Что троцкизм есть полнейшая пустота. Чудовищные люди! Ни сухого, ни креплёного – я буду говорить как есть. (Голоса с мест: Правильно!) Как бы настоящий человек, мужчина, я уж не говорю коммунист, на это отреагировал? Строжайше бы это явление искоренил! И партия здесь не должна осторожничать. Мы должны объективно разобраться. С каждой бочкой, а если понадобится, то и с каждой бутылкой. Опорожнить погреба дочиста – вот такая задача стоит сегодня перед нами (Оживление в зале). Есть, конечно, и оппозиционеры у нас. Мы им уже оказывали доверие, но это ведь всё старо. События с очевидностью показали, что не доверять им надо, а наказывать. Так что сечь их будем и наполнять, не теряя даром времени! (Голоса с мест: Правильно! Продолжительные аплодисменты).
Как только Сталин кончил, всех пригласили в обеденный зал. Столы стояли уже накрытые. Разливали из всякой посуды – бутылок, стеклянных и глиняных кувшинов, графинов, штофов, фляг, бидонов, банок и даже рогов. Столы были плотно заставлены: у каждой тарелки стояло по четыре бокала, рюмки или стакана с разнообразным спиртным.
Первый тост по традиции говорил хозяин – «За героев пятилетки!» Это означало, что присутствующие должны выпить как можно больше за пять минут. Допускались любые напитки, но по негласному правилу старые коммунисты, которых в зале было большинство, пили только крепкие. Заедать не поощрялось, закусывающих ранее четвёртого тоста могли обвинить в протаскивании уклона.
Вторым тостом «За крепкую дружбу пролетариев всех стран!» Молотов разрешал запивать, но только креплёным вином. Выбор основного напитка каждый был волен делать сам. Старые коммунисты вновь проявили принципиальность.
Третий тост «За рабоче-крестьянскую Красную Армию!» произнёс Ворошилов. Пить можно было только спирт.
Венцом первого круга стал четвёртый тост – «За ударников!» От каждого стола выделялся один «стахановец» – самый стойкий товарищ, который должен был защищать честь стола в битве передовиков. В отличие от буржуазных игрищ «кто кого перепьёт», у коммунистов соцсоревнование продолжается до последнего павшего, так как пить лёжа противно марксистско-ленинскому учению об империализме.
В перерывах между тостами коммунисты могли свободно доносить друг на друга, выявляя злостно недопивших уклонистов.
Истерзанные партийцы возвращались в зал. Многих поддерживали их товарищи. Какого-то старого большевика, бесчувственного, в одном сапоге и с торчащей из галифе грелкой, внесли на руках.
Объявили тост: «Смерть троцкистским перерожденцам!» По рядам коммунистов прокатился стон, кого-то рвало, кто-то упал под стол; большинство были так пьяны, что засыпали, и их приходилось хлестать по щекам. Бухарин, подавая пример выдержки и самообладания, ползал по рядам столов и укреплял товарищей нечленораздельным рёвом. Радек с присвистом икал, после каждого раза повторяя: «Хуле!» Ворошилов, дико озираясь, хрюкал и грозил в пустоту наганом. Пятаков, обгадившись, беспомощно елозил по полу, пытаясь то ли встать, то ли улечься. Трезвее других казался Рыков, но сомнения рассеялись, когда у него началась белая горячка и обильно пошли галлюцинации.
Тост «За подлинно ленинскую внешнюю политику!» растворился в глухом гомоне толпы, нарушаемом спорадическими воплями бредящих. Люди в форме устали избивать лежащих без памяти гостей, и наступила вынужденная пауза, которую Сталин по совету Молотова решил заполнить игрой в индейцев.
Из ещё способных передвигаться коммунистов собрали группу и назвали её индейцами. То же самое сделали с комсомолом, только этих нарекли зверями. Задача индейцев состояла в том, чтобы охотиться на зверей в ночной темноте, стараясь при этом самим не попасть в лапы хищников. Игра очень быстро превратилась в невообразимый хаос, поскольку в скотском состоянии были и партийцы, и комсомол, и придать этому всему хоть какую-то стройность оказалось совершенно невозможно. В этот момент приехал опоздавший Томский, и ему влили штрафную.
Продолжение вечера проходило в кабинете Сталина, приватно, за коньяком. Собрались хозяин, Каганович, Молотов, Микоян, сравнительно свеженький Томский и оклемавшийся Бухарин, которого откачали внутривенной инъекцией какой-то дряни.
– Ну и где же ваша спутница, товарищ Томский? – хитро прищурившись, спросил Сталин.
– Забудьте об этом, товарищ Сталин. Слишком рискованно. Я больше этим дерьмом не занимаюсь.
– Ты всё время это говоришь. Каждый раз одно и то же, – Сталин закурил и добавил, кривляясь: – Я завязал, никогда больше, слишком опасно, товарищ Сталин!
– Я знаю. Я же всегда прав! – Томский с вызовом посмотрел на Сталина.
– Ты забудешь об этом через день или два. – Два дня, когда я должен был забыть, уже прошли. А теперь настали дни, чтобы помнить.
Сталин, пыхнув трубкой, выпустил дым и внимательно посмотрел на Томского.
– Знаешь, когда ты вот так говоришь, ты и представить себе не можешь, на кого ты похож.
– Я похож на чувствительного ублюдка, – потупясь, сказал Томский.
– На утку ты похож! – громко сказал Сталин и расхохотался. Остальные подхватили его смех. Томский вскочил и, изображая утку, стал прыгать по комнате с криком «Кря-кря-кря!» Внезапно он остановился и, обведя взглядом присутствующих, проговорил: