Председатель Томский
Шрифт:
– Наберитесь мужества, потому что вы это слышите в первый и последний раз. Поскольку я никогда больше этого делать не буду, вам не придётся слышать, как я крякаю.
Было около четырёх часов ночи, когда машины стали развозить гостей по домам. Шатаясь и падая в сугробы из конфетти, лежавшие на крыльце дачи, коммунисты шли продолжать свою борьбу.
VIII
– Как ты, залупа конская, допустил, что у тебя ценнейший кадр, доктор этот, для гнилого троцкистского подполья гермафродитов гондобит, а цека о том ни сном, ни духом, пребывая в уверенности, что он конармейский спецзаказ выполняет, чтоб ворошиловского комсостава дупы на дачах конвейером ебсти?! –
Суурпыльд уже минут пятнадцать ждал, когда начальник наконец остынет, но тот, похоже, только распалялся.
– Мы правый уклон нещадно драконить будем, калёным, товарищ Суурпыльд, железом в прямую кишку! Истово, с революционным остервенением! Чтоб ни одна троцкистская, понимаешь, мандавошь! Да я их самолично, вот этими вот руками – в пыль!!!
Агранов налил из графина в стакан, осушил залпом и, отдышавшись, резюмировал.
– Значит так, сокол мой. Или ты в кратчайший срок мне полный материал о связях Бухарина, Томского, Рыкова с зиновьевцами, или я тебе, едрит ангидрид, командировку с видом на первую категорию… А бабу эту, или кто оно там, сюда ко мне! И не сметь её лапать, а то знаю я вас, пидормотов!
IX
В комнате за огромным столом сидел маленький человек. Перед ним стояла стеклянная банка, рядом лежали серебряная монета, револьвер и несколько листов бумаги, исписанных неровным почерком. Зазвонил телефон. Человек поднял трубку. На том конце сказали: «Всё готово». Человек положил трубку, вынул изо рта вставную челюсть, положил в банку, взял револьвер и, приставив его к виску, выстрелил.
X
В ночь на 16 сентября 1936 года по личному распоряжению Кагановича к нему на дачу в Троице-Лыково привезли Райцеса. Видно было, что его пытали, как минимум били: губы сильно распухли и правый глаз не открывался. На даче в тот момент были, не считая охраны, только двое: сам хозяин и Вениамин Фурер, завкультпроп Московского комитета Партии.
Когда Райцеса ввели, Фурер подскочил к нему и с криком «Мразь!» отвесил доктору смачную оплеуху. Тот сложился пополам, как старое одеяло, и беззвучно сполз на пол.
– Спокойно, спокойно, – Каганович крепко взял Фурера за локоть. – Доктор у нас один, и он нам нужен.
– Голем – еврейская сказка, какое право он имел!.. – взвинченно прокричал Фурер.
Райцес не понимал, где он и что происходит. Его посадили на стул, дали чаю. Спустя несколько минут он пришёл в себя и огляделся. Большая, хорошо обставленная комната. Письменный стол, кресла, книжные шкафы. На полу – ковёр, на нём – полуразобранная картозиевская машина.
Перехватив взгляд Райцеса, Каганович подошёл к нему, заглянул в глаза и сказал: «Надо собрать. Дозарезу надо. Сегодня. Сможешь?» Райцес кивнул.
Детали не подходили друг к другу. Что-то было разукомплектовано, иное повреждено. Райцес, тяжело дыша, ползал вокруг аппарата, позвякивая инструментом и шурша кабельными трубками. Голова трещала, в ней вертелась только одна мысль: «Хер вам, товарищ Каганович, от всего пролетарского сердца – хер!»
– Готово, – наконец сказал доктор, – можно запускать, – Каганович оглядел машину и дал знак охране.
Из соседнего колхоза приволокли какую-то бабу. Всю дорогу её били сапогами под дых, так что, оказавшись на пороге дачи, она уже не выла и не рвалась,
Когда дым рассеялся, стало ясно, что Фурер исчез. Баба была без сознания. Машина сгорела и обуглилась, охрана тушила пожар. Каганович, держа Райцеса за грудки, орал: «Это что значит, сука?!», но доктор безучастно смотрел куда-то в сторону. Происходящее напоминало плохую интермедию в буржуазном театре.
Внезапно баба открыла глаза и, ухмыляясь, просипела:
Как болело моё тело:То синяк, то ссадинаНа трамвае я висела,Словно виноградина!А хэмдэлэ аройф,А хэмдэлэ ароп,А гезунд дир ин коп! [2]2
Сняли рубашечку, надели рубашечку, да будет здоровье твоей головушке!(идиш).
Книга вторая. Плач о товарище Томском
I
1941 год. Октябрь. Немец под Москвою. Свирепствует, проклятый. Покоя жителям столицы не даёт, гад. Принимаются соответственно положению страны со стороны правительства ответные меры и мероприятия.
Кунцево. Расширенное заседание ГКО. Присутствуют все члены Политбюро (ещё б хоть один отсутствовал – Родина в опасности!). Приглашены также генералы и маршалы. Сидят все за одним Т-образным, вытянутым к дверям столом. Плюс за маленьким детским столиком в углу приютились три стенографисточки. Один человек, впрочем, стоит, именно сейчас, стоит с докладом, бодро и нарастяжь: непременный член и ГКО, и в Политбюро кандидат, и НКВД реальный заправило, Лаврентий Павлович Берия – стоит и держит слово, Самому обращённое.
– Перед началом, так сказать, конфликта мы превосходили фашистских ублюдков по танкам в три раза. По самолётам – в два. Сейчас всё наоборот. Куда наша техника делась, ума не приложу. А на её отсутствие военспецы первым делом и скатывают с себя бочку на нас, мирных деятелей обороны. А чем мы брюзговаты, если всё вам в нужный срок поставили с таким прибабасом, что не бей лежачего – а они всё не бьют и не бьют.
– Дрыхнут они непробудным сном. Скоро, надеюсь думать, будут спать они сном вековечным, генералы эти наши да маршалы, об этом вам подсуетиться не грех. Это они ведь просрали страну, я так ум приложу, – Сталин, истово давя в трубку табак из папиросы для душеотвода, исподбровно глядит на находящихся на совещании представителей военного ведомства, те же, заслышав, что речь зашла о них, военной косточки выродков, душедетски лыбятся, словно просирать Родину и было их заветно-продуманным планом на кампанию сорок первого года.
– Нам надо как-то довести наше техническое отставание до паритета, – продолжает свою мысль Садист, Убийца и Палач, всеми справедливо признанный Гений, Вождь и Друг Детей. – Необходимо привлечь как можно большие массы способного трудонаселения к решению этих масштабов и проблем. Больше, короче, рабочих рук (и ног, кстати, тоже) нам понадобится в индустриальных целях для задач народовыживания и государствопроцветания, что немаловажно, как я мыслю, что для государства, что для народа, как под стать.