Предсмертные слова
Шрифт:
И «отец всех народов» товарищ СТАЛИН ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ сказал напоследок охране и обслуге на Ближней даче в Кунцево: «Я ложусь спать. Я вас вызывать не буду. Ложитесь-ка и вы все спать». Это было невероятное распоряжение. Оно нарушало священный порядок: разрешало всем спать, то есть не охранять его и его спальню. Такого приказа Верховный Главнокомандующий, Генералиссимус Советского Союза Сталин никогда раньше не отдавал. И никогда уж больше не отдаст. Лишь вечером следующего дня его нашли бездыханным на полу в его любимой малой столовой возле стола с поднятой вверх правой рукой. Скорее всего, он потянулся за бутылкой минеральной воды «боржоми». Рядом лежала газета «Правда» за 1 марта 1953 года и разбитые карманные часы. Часы показывали половину седьмого. Вот когда Сталин пошел спать.
Пошёл спать и ВОЛЬФГАНГ АМАДЕЙ МОЦАРТ: «Мне что-то тяжело, пойду засну. Прощай же», — сказал он композитору Сальери, своему завистнику и якобы отравителю. Это по Пушкину. Томимый грустью и мрачным предчувствием скорой кончины, он повторял жене: «Я скоро умру… Мне дали яду… Мысль об отраве не даёт мне покоя…». Сальери, тщеславный и поверхностный музыкант, ставший придворным капельмейстером и личным советником австрийского императора Иосифа Второго, обладая исключительным могуществом при дворе, конечно же, мог устранить Моцарта: он
Вот и великий РАФАЭЛЬ САНТИ наказал своему ученику, Джулио Романо, который дежурил всю ночь напролёт у постели отходившего мастера: «Ты закончи это…» Не отрывая глаз от своей картины «Преображение Господне», он показывал пальцем на нижнюю, лишь наполовину законченную часть своей работы. Казалось, его рука повторяет секретный цеховой жест старых мастеров. «Закончи это… — вновь дохнули уста Рафаэля. — Закончи…» Священник стоял у изголовья «поэта образа Мадонны». Жене Маргарите войти в спальню не разрешили. Из коридора доносилось «Miserere». Рафаэль умер в день своего тридцатисемилетия.
Российского императора АЛЕКСАНДРА ПЕРВОГО БЛАГОСЛОВЕННОГО клонило ко сну — он полулежал высоко на подушках кушетки, почти сидел, порой открывал глаза и смотрел то на распятие в золотом медальоне на стене, то на жену. «Я хочу спать, — внятно и громко сказал он ей. — Не страшно, Лизе, не страшно…» Простудившись на ледяном ветру и отравившись прокисшим барбарисовым сиропом, Александр «обнаружил упрямство в деле лечения». «Ступайте прочь, — отстранил он от себя лейб-медика Якова Васильевича Виллие. — У меня свои причины так действовать. Когда Богу угодно, чтоб я был здоров, то и без ваших лекарств выздоровлю». И свалился в сильной горячке. Ему поставили на затылок шпанскую мушку, а за уши несколько десятков пиявок, две из них больно его укусили, и он их в ту же минуту оторвал. К ногам приложили горчицу. «Сними её», — сказал Александр камердинеру. Но тот настаивал: «Пусть горчица полежит, это нужно для вашего здоровья». — «Приложи себе и тогда узнаешь!» — ответил государь и попросил лимонного мороженого, «которого откушал одну ложечку». Государыня Елизавета Алексеевна, несмотря на все измены супруга, сохранила к нему чувство особой привязанности и любви. Она держала голову умирающего государя в руках своих, иногда мочила пальцы в холодной воде и проводила ими по его воспаленным губам, чтобы освежить их. По лицу её струились слёзы. Безмолвная и неподвижная, она наблюдала, как угасает жизнь царя. Он взял её руку, прижал к сердцу, и она почувствовала на ладони своей два слабых движения губ — то был последний поцелуй мужа. Неожиданно он сказал: «Подымите шторы». Неяркое ноябрьское солнце залило комнату в казённом дворце на Греческой улице в далёком окраинном Таганроге. «Какая погода! Двенадцать градусов тепла в ноябре месяце! Как это прекрасно!» — воскликнул Александр. До последней минуты он нежно держал руку жены, а потом отпустил её и скрестил свои руки как бы для молитвы и несколько раз произнёс: «Не могут ли… Надо бы…» и не заканчивал фразы. Наконец выговорил: «Не могут ли выслать всех. Удалите всех… О, пожалуйста, пожалуйста!..» — повторял он с мольбой. А в комнате никого не было, кроме врача Виллие, который сидел в углу и которого царь не мог видеть. Потом прибавил: «Прошу вас…» И вдруг опять, как давеча, внятно,
И АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВНА, в девичестве Алиса Гессенская, супруга Николая Второго, в последний раз записала в своём дневнике 3 июля 1918 года: «…B 10.30 пошли спать…» Нет, поспать им не дали. Посреди ночи, не было ещё и трёх часов, её, отрекшегося от трона императора, пятерых детей, семейного доктора Боткина, лакея Труппа, горничную Демидову и повара Харитонова разбудил и поднял из постелей электрический звонок. Янкель Юровский, комендант особняка купцов Ипатьевых в Екатеринбурге, где была заключена семья царя, перевёл их всех с верхнего этажа в полуподвальное помещение. Опираясь на трость, Александра Фёдоровна первой вошла в угловую комнату со сводчатым потолком и окном высоко в стене. Комната была пуста. «Что же, и стула нет? Разве и сесть нельзя?» — «Отчего же? Можно». Принесли два стула, и она села, подложив под себя подушку. Николай подошёл к Юровскому и спокойно спросил: «Вот мы и собрались, теперь что же будем делать?» И комендант зачитал бывшему императору и его семье смертный приговор. Это было столь неожиданно для Николая, что он громко переспросил: «Что, что, я не понял?..» и, стукнув каблуком сапога, повернулся к Александре Фёдоровне, протягивая к ней руки: «Они не ведают, что творят. Впрочем, я готов…» Царица быстро перекрестилась, и в ту же минуту Юровский выстрелил в неё в упор из «маузера» калибра 7.65, а потом и в царя, форменная фуражка которого слетела с его головы и покатилась по полу. И тотчас же загремели револьверные выстрелы стрелков. Их было десятеро — шесть венгров и четверо русских. И заливался лаем царский спаниель Джемми.
«Коли умирать, так умирать на ногах!» — вскричал генерал-фельдмаршал, князь АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ БАРЯТИНСКИЙ, поднимаясь с постели. Но тут же упал и лишился чувств. А очнувшись, опять встал и уточнил: «Ну, тогда хотя бы на сытый желудок!» И попросил бульона, немного хлеба и чаю и пил его с удовольствием. Дело было в одной из гостиниц Женевы, в последнем её этаже, куда покоритель всего Восточного Кавказа и пленитель имама Шамиля приехал провести холодную зиму 1879 года. Пришедшего доктора Бине генерал приветствовал словами: «Доктор, всё кончено! Всё кончено, я совсем кончаюсь, вы больше ничего не можете сделать!» И верно: хотя доктор добросовестно пробовал оживить бывшего наместника России на Кавказе, давая ему поочередно водку, мятный спирт и рисовую воду, все его усилия оказались напрасны.
Раненный на Бородинском поле безымянный АДЪЮТАНТ Наполеона Бонапарта, передав в войска приказания императора, с окровавленной головой во весь опор подскакал к его шатру. «Вы ранены?» — спросил его Наполеон. «Извините, государь, я убит». И с этими словами адъютант упал с лошади наземь и умер на месте.
Немецкий изобретатель РУДОЛЬФ ДИЗЕЛЬ путешествовал на борту парохода «Дрезден» из Антверпена в Харвич. После плотного ужина он прогулялся по верхней палубе с двумя своими спутниками, потом пожал им руки и просто сказал: «Покойной ночи. До завтра». И они разошлись по своим каютам. Больше Дизеля никто не видел. Ни завтра. Ни послезавтра. Он бесследно исчез навсегда. Команда обнаружила лишь его шляпу и пальто возле борта. Правда, несколько дней спустя в устье реки Шельды местные рыбаки выловили труп хорошо одетого мужчины. В карманах его костюма они нашли кошелёк, футляр для очков и коробочку с лекарством. Рыбаки подняли труп на борт и направились в Флиссинген. Но неожиданно поднялась буря. Ветер точно обезумел. Северное море встало на дыбы и швыряло рыбацкое судёнышко как щепку: Шельда не желала расставаться с богатой добычей, море требовало своего. Рыбаками овладел суеверный страх, и они уступили морю. Утопленник был вновь сброшен в воду и более никогда не найден.
И голливудская кинодива, русская по происхождению НАТАЛИ ВУД тоже пожелала доброй ночи своему мужу, Роберту Вагнеру, и его гостю на борту 60-футовой яхты «Сплендор» и вышла из кают-компании. Другие, правда, говорят, что из кают-компании она не вышла, а выбежала, и выбежала со словами «Я не желаю этого терпеть!». Как бы там ни было, на следующее утро её прекрасное, но бездыханное тело нашли в шлюпке с поднятыми вёслами неподалёку от Голубой бухты острова Каталина в калифорнийских водах.
Автор «Алой буквы», американский писатель-пурист НАТАНИЕЛ ХОТОРН, путешествовавший по стране, вечером 18 мая 1864 года остановился на ночлег в Плимуте, в горах Нью-Гемпшира. С трудом поднявшись по гостиничной лестнице, он довольно весело сказал сопровождавшему его другу, генералу Франклину Пирсу, бывшему президенту США: «Почему это старый добрый обычай собраться и напиться как следует в своем тесном кругу ушёл в прошлое?» Его походка была неуверенной, взгляд неспокойный, блуждающий. «Спокойной ночи, мой генерал, — попрощался он с Пирсом, который, кстати, вовсе и не прочь был поддержать старый добрый обычай. — До завтра». В четвёртом часу ночи Пирс заглянул к нему в номер и нашёл писателя мёртвым. Кончина Хоторна была «самой лёгкой из всех сущих в свете смертей».
Опальный английский философ ФРЭНСИС БЭКОН, жестоко простуженный в поездке из Лондона в Хайгейт, сказал своему встревоженному попутчику, королевскому медику Витерборну: «Завтра утром мне будет гораздо лучше». Апрель 1626 года выдался в Англии холодным, шёл снег. Застигнутый в пути непогодой, Бэкон продрог до костей, его знобило. Он не доехал до своего дома и решил заехать в гости к своему старинному другу, графу Арундельскому. «Хорошая выпивка и тёплая компания живо поставят меня на ноги», — заверил он лейб-медика Витерборна. Но графа дома не застал. И решил оставить ему письмо, которое диктовал доктору, лёжа на влажных простынях в промороженной спальне: «Я знаю, как неприлично писать вам не собственной своей рукою, но, право же, мои пальцы настолько разбиты нынешним приступом болезни, что перо просто не держится в них. Извиняюсь, что случайно поселился в вашем доме без спроса…» Что за болезнь свалила Бэкона — то ли камни в почках, то ли простуда, то ли переедание — так никогда и не узнали. Священник Роули, вызванный к умирающему, сослался на «лёгкую лихорадку». Фрэнсис Бэкон, лёжа в жару, сам себя отпевал (ещё живой-то), сочинял духовные песни и тихонько их распевал. Лорд-канцлер и хранитель Большой печати при короле Якове Первом, гениальный ученый, родоначальник новейшей науки, шестидесятипятилетний Бэкон умер рано утром на Пасху, которая в 1626 году пришлась на 9 апреля. Лучше ему так и не стало.