Прелесть (Повесть о Hовом Человеке)
Шрифт:
Темно. Неясная фигура на коне замаячила на спуске, приостановилась, наверное, заметила. Щелкнул затвор, как маленький карабинчик, на дамской сумочке. Двинулась к нему. Характер известный, с пути не свернет.
– Ты?
– донеслось до него.
Почему, злился на себя Вадим, именно в ее присутствии становлюсь безвольным мальчишкой? С этим надо кончать.
– Я, моя ласточка.
– Бодренько, сказал он и самому стало противно.
В чем ему теперь сомневаться, когда все свершилось, и он сам руководит всем. Катерина рассмеялась.
–
На шершавой поверхности виднелся только перевернутый птичий хвост, напоминавший логотип московского метрополитена. Рядом стояли инициалы В.Н.
– Ты все исполнил, чего же еще не достает?
Вадим усмехнулся. Наверное, даже приторно, и от этого стал ерничать и лебезить.
– Поговори со мной.
– Как, и все? Неужто одним разговором удовлетворишься?
– Им, им одним, моя девочка, несравненная, на что же еще мне, негодяю, рассчитывать? Ведь я тогда от самой дачи шел, видел, как ты падала в грязь, поднималась, хваталась испачканными руками за свои прекрасные волосы, вот, кстати, и заколочка твоя, смотри, - он разжал ладонь, - видишь, запотела, а вообще, как новая. Блеснул платиновый полумесяц в брильянтовых искорках.
– Ах, почему я промахнулась тогда, подло промахнулась, пьяна была, да не настолько, побоялась все-таки. А надо было бы...
– В чем же проблема, - Вадим шагнул на встречу, - Ружье при вас, мадам, на взводе, и я здесь, и никто не пьян, тьфу, не иначе как стихами заговорил, впрочем, у меня есть слабое головокружение, но это ничего, целиться не мне, хотя, если все это только мой дурной сон...
нет, сны надо смотреть на трезвую голову, давай, теперь не промахнись.
– Стой там, - твердо сказала Катерина, - Не смей и думать, я застрелю.
Животные забеспокоились. Пес прижался к его ноге и поджал хвост. Конь гулко перетаптывался.
– Ха, забавно, как, обрати внимание, нет, правда, мне даже интересно, может ли меня уничтожить моя же собственная фантазия, право в этом что-то есть, ну-ка попробуем, - Он шагнул навстречу и Катерина вскинула ружье.
– Вот так-то лучше, черт с ним, если не убьешь, будешь моей, впрочем, ты уже мне будешь не интересна, потому что будешь как все, как этот графоман докторишка, который боится прочитать гиреболоид, знаешь, чего он боится, нет, не смерти, чего ему, атеисту, смерти боятся, боится обнаружить мой талант, понимаешь, опровергнуть боится себя, как Сальери, кстати, жаль Сальери, ведь он знал истинную цену прекрасному, а не умел-с... ну что?
– Вадим еще сделал шаг.
Катерина выстрелила в пролетавшую над Садовым Кольцом изодранную тучу.
– Вижу, заряжено, да я знал, что заряжено, можешь не сомневаться, стреляй, в человека, который ради тебя сделал то, что никто еще никогда не делал в истории! Стреляй, - он подошел и взял еще дымящийся
Катерина закрыла глаза и положила голову на его плечо.
– Вот и отлично. Спор закончен, спор двух сердец. Ты же так здорово мне подыграла. В электричке взяла книжку, как у чужого человека. Я еще шел и думал, узнает или нет? Помнишь, ты мне как-то сказала: я тебя знать не хочу, а я и проверил, да не захотела.
– Почему я не погибла...
– всхлипывала Катерина.
– Неужели ты еще не понимаешь?
– Я ничего не понимаю.
– Разве могут погибнуть фантомы?
– И те шестеро?
– И те особенно, конечно, ведь чтобы погибнуть, надо жить! Надо быть отдельным существом, с отдельным сознанием, а они не люди!
– И Умка?
– Умка?
– Вадим улыбнулся, -Да, вот же он, смотри, -Умка!
Пес завилял хвостом и принялся тереться о ее ноги.
– Ну а со мной что? Кто я?
– Катерина кажется приходила в себя.
– Ты мне смертельно необходима, как муза поэту, как смычок скрипке, как рама картине. Да черт знает как. Ты же видишь, я сам пришел, я был готов умереть... ибо ты - это я, только женщина, но в остальном... Послушай, мы достойны друг друга, мы оба бесконечно преданы истине и не кривляемся, как эти людишки.
– И что дальше?
– Давай сначала поднимемся к тебе, я чертовски устал.
33
Воропаев стоял над свежим холмиком, подставив клочковатую плешь под холодный ветер. Все молчали. Только женщины всхлипывали, и мужики посапывали носами. Андрей, упершись на лопату, смотрел в землю, как раньше на костер, пристально, будто боялся что-то пропустить. Чуть поодаль стоял Серега, пряча замерзшую культю под серое в елочку пальто. Она у него почему-то мерзла в первую очередь.
Доктора похоронили рядом с его любимой скамейкой, и теперь ждали, кто скажет речь.
Казалось, только один ветер твердо знал свое дело. Он наскакивал на людей и деревья, на их обнаженные головы и кроны, словно грубое матерное слово. Но сейчас никто не замечал ветра.
Андрей почти не знал доктора, а еле сдерживался от слез. Да и хоронили долго, земля без снега промерзла сантиметров на сорок, и они долбили ее по очереди. Было даже жарко. Когда появилась красная московская глина, стало полегче. Потом кто-то принес белую простыню, и доктора завернули на иудейский манер и кое-как опустили на дно.