Прелесть (Повесть о Hовом Человеке)
Шрифт:
– Хоть бы снег пошел, - вдруг сказал Воропаев.
Воропаев за последнее время привык хоронить, но здесь, здесь было другое, и он надолго прирос взглядом к могиле.
Что же ты, Михаил Антонович, говорил же я тебе, эх, земская твоя душа, пошел поперек сценария, думал, и вправду спектакль, ан, вишь как ломануло, полюбил я тебя, откровенный мой человек, за сердце беспокойное, верил, значит, не ведая сам, верил, ну ничего, спи спокойно, Москва не первый раз горит, отстроится, еще лучше станет, будет он, будущий Париж, погоди, - Воропаев громко скрежетал стальными коронками, - ничего, ничего, мы в Филях отсидимся, пускай Наполеон погуляет, померзнет
Он очнулся, когда почувствовал, что кто-то дергает его за рукав. Этот Серега поворотил Воропаева от могилы. Тут появилось новое незнакомое лицо в кепке. То есть, на голове у человека был блин из кепки, перевязанный шарфом, как это делают при зубной боли. Человек сам был похож на свой головной убор, во всяком случае, казалось, он давно уже позабыл, для чего появился на свет.
– Громадянэ, вы господа чи товарыши?
– Кому как, - ответил Воропаев, опять повернувшись к могиле.
– Ты почему без очков?
– Окуляры, навищо? Що цэ на Московщини робыться? Знову ХКЧП?
– Да вроде, - ответил полковник, - Только интеллектуальное, знаешь что такое интеллект?
– А якжэ, - обиделся мужик, - У мэнэ освита высша...
– и, будто извиняясь добавил, - ...нэзакинчена тильки.
– Из Украины, значит, - отстраненно проговорил Воропаев.
– Ни, я з пид Клыну, дви нэдили йшов, а що тут робыться на Московщине? Газэт нэ шлють, тэлэбачення зовсим гэпнулось, навить Лыбидынного Озэра нэ кажить.
– Лучше бы ты, мужик, там в деревне и сидел.
– Да я и сыдив, докы батько нэ вмэрлы, - мужик снял кепку и перекрестился.
Воропаев, измученный совпадениям, насторожился.
– Погоди, ты чего мужик, ты не из храму ли?
– Щоб нэ так.
– А отца Серафим зовут?
– Да, тильки хфамилия у неого нэ наша.
– Вот так встретились, отец Серафим, - Воропаев хрустнул челюстями.
– как же? Да кто же знал?
– Потом опомнился, посмотрел на посиневшего от холода мужика и вяло спросил:
– Что, леса рухнули?
– Та, яки там лиса! Правда, колы цэй бисов витер подув такы впалы, та батько простудылысь и помэрлы, - мужик перекрестился, - А як помырав, мэнэ простыв, я там грих одын мав, да и нэ одын, а вин казав, що прощае мэнэ и молытыся будэ за мэнэ, а щэ казав, пиды до Москвы у пэршу клинику, знайды доктора Михаила Антоновича, и пэрэдай йому вид мэнэ тэж благословение.
– Опоздал мужик, нету больше Михаил Антоновича.
– Ось тоби раз, ну дила. Мужик снял блин и перекрестился.
– Ты
– Чого ж, я отца Сэрафыма отпував и доктора зможу.
Он перекрестился и начал на древнеславянском языке:
– Упокой Господи душу православного Михайила Антоновича...
После отпевания Воропаев сказал:
– Пойдем, помянем Михиала Антоновича, - он подошел к жигулям, достал из бардачка докторскую флягу и мерные стаканчики.
Армахгедон выпил, даже не скривившись.
– Що ж цэ робыться, кныги жгуть, ликарни жгуть, що цэ пэкло?
– Ничего, сдюжим, - сказал Воропаев.
Ему вдруг захотелось спать. Да и то сказать, летом бы уже светало.
– А щэ батько казав, якщо зустрину коррэспондэнта, наказаты йому, нэхай покаеться.
– Какого корреспондента? Корреспондентов больше нет, - сказал Воропаев.
– Да був одын, нэначэ нэзрячий...
– Понятно, - Вениамин Семенович вспомнил про звонок из Клинского района.
– Дуже гордый, аж злый, - добавил мужик, разглядывая притихшую Москву.
– Тебя как зовут-то?
– спросил Воропаев.
– Армагхедон, - задумчиво сказал мужик.
– Я колы йшов до Москвы чув, що збыраеться вийско з пид Тамбову.
– Ткачи?
– почему-то спросил Андрей.
– Ни, кугхуты, да може и ткачи, кажуть, трэба владу у Москви
поставыты до стенки...
– Армахгедон пытался воспроизвести русскую речь.
– А когда выступают?
– насторожился Воропаев.
– Да кажуть, вже йдуть и завтра пид утро будуть у Москви...
– Приехали, теперь уж точно...
– А чого воны нам - мы ж нэ влада. Кажуть влада тэпэр у голови, а хто у нас у голови - интеллигенция, пысьменныки, профессора... и ийих передовой авангард пресса. Четверта влада и четвэрта революция, бо воны прыдумалы такый епирболоид, - Армахгедон перекрестился, - и друг друга як дустом травлють.
– Да нет уж никакой интеллигенции, - спорил Воропаев, будто это Армагхедон пришел из Тамбова.
– Интеллигенции николы нэ мало.
Воропаев оглянулся на могилу и прошептал:
– Прощай доктор, нам пора...
34
Он отвык от женщин, и теперь суетился как подросток. Он не ожидал, что все так быстро произойдет, он ждал сцен, уверток, обмана, презрения, Бог знает чего, но она так быстро оттаяла и теперь была прежней Катериной. Но фокус в том, что сам он уже стал забывать эту конкретную женщину, и ему хотелось, что бы все произошло как-то более возвышенно, не так мерзко, и от этой мерзости суетился еще сильнее:
– Сейчас, сейчас, черт, что за одежда на тебе, где она расстегивается? Сверху или снизу? Где же?
– Где...
– она вспрыснула как девчонка и, сделав паузу, которой мог бы позавидовать Олег Янковский, добавила:
– ...сверху...
– и снова рассмеялась, -...или снизу.
Чтобы успокоится, он начал говорить.
– Милая, упрямая девочка, браки совершаются на небесах, а алхимические браки происходят в пустоте. Ты видишь, как они все ошибались, они думают, что я мужлан, начитавшийся умных книг, что я только и способен на насилие, скажи, разве это похоже на изнасилование? Кстати, о нем мы еще поговорим, - он наконец расстегнул застежку и ощутил прилив нежности, - Сволочи, что они с тобой натворили, эти Каутские, Бронштены и Кропоткины, да на тебе живого места нет. Врете господа, умом Россию не взять, да и аршином, где он, ваш фаллический аршин? в палате мер и весов в парижах?