Прерванная юность
Шрифт:
Рано утром конвоиры кричали:
– Рус, вставай, поехали...
И опять вели их целый день по жаре пешком.
Несколько раз налетали на мирную колонну одновременно советские и немецкие самолёты. Они стреляли друг в друга, кружась, как шмели над людьми, потом разлетались в разные стороны, не причинив никому вреда.
Когда подходили к городу, из облаков вынырнули два советских истребителя. Их обстреляли из зениток фашисты. Они подбили один самолет, и он, выпуская черный шлейф дыма, потянул за лес. Другой остался невредимый и моментально исчез из вида. Колонну пригнали к
Два дня фашисты делили людей на группы и переписывали всех. Затем погрузили в товарные вагоны, дали по буханке хлеба на душу и куда-то повезли.
Анна и Олег пристроились возле стенки на полу. Рядом сидели другие женщины и дети, тихо переговаривались между собой. Через приоткрытую дверь вагона иногда мелькали исковерканные вагоны и рельсы - результат налета авиации, и все молили Бога, чтобы не разбомбили их эшелон.
Олегу очень хотелось кушать, но мать не давала много, говорила, что неизвестно, сколько еще ехать, нужно экономить. Мальчик, чтобы не думать о хлебе, нашел в стенке щелочку и рассматривал через нее пробегающий лес и телеграфные столбы вдоль железной дороги. Когда надоело это занятие, принялся играть с соседним мальчиком на щелбаны.
Анна то о чем-то судачила с женщинами, то дремала, низко опустив голову на грудь, то размышляла о том, что будет с ними дальше. Вот уже год живет с сыном в неволи и
конца края этому не видать. Олег не доедает, не учится в школе. Они спят как попало, урывками. Кругом бродят смерть, болезни и страдания.
– Господи! Сделай так, чтобы прекратилась бессмысленная бойня, пришел мир, и люди могли жить, как раньше, - прошептала Анна и перекрестилась.
– Ты чего, мама?
– сын удивленно смотрел на нее.
– Ты говорила, что не веришь в Бога, когда папа спрашивал тебя.
– Да верю, сынок, верю в Бога. Кому еще доверяться в такое смутное время? Твой отец у нас партийный человек, им запрещена вера в Господа. Вот и притворялась, чтобы угодить ему. Грешна была, каюсь! Домой вернемся, повешу иконы на место.
На остановках конвоиры разрешали выходить из вагонов, но далеко не давали отходить, стреляли в спину, если кто отдалялся слишком далеко. Иногда эшелон встречали местные жители и передавали хлеб. На всех не хватало, но люди радовались, что кто-то заботился о них.
Рано утром состав прибыл на станцию недалеко от моря. Анна с Олегом видели через дверь бескрайнюю водную равнину, испещренную белыми пенными барашками волн, и услышали, как кто-то сказал:
– Балтийское море, товарищи.
На что какая-то женщина в вагоне отчаянно крикнула:
– Утопят, как котят!
Но и без этого заявления людей одолевал страх - неизвестно, что будет с ними дальше. Затем последовала команда разгружаться. Людей повели колонной в лагерь, который был в километре от моря. Когда завели в ворота, то все увидели одноэтажные казармы.
Что было с собой у кого, то и стелили. Опять переписали по группам по тридцать человек. Каждой выдали по паре ведер, чтобы ходить в столовую дважды в день. Там наливали по ведру супа и чая, выделяли на каждого по сто грамм хлеба.
Анна впервые услышала о карантине и, что находятся в Польше. Их держали здесь целый месяц. Самые слабые - старики и дети - болели и умирали. Никто не лечил, человек триста отправили на местное кладбище за это время.
Голодные ребята часто бегали на кухню. Там выбрасывали картофельные очистки, и они набрасывались на них, как мухи на мед. Самые нерасторопные из детей оставались ни с чем.
Олегу тоже частенько не доставалось очистков, и он сопровождал счастливчиков до барака в надежде, что кто-то поделится. Такого никогда не случалось, но голодные дети надеялись на чудо.
В этот раз Олег снова вернулся от кухни с пустыми руками. Он лежал на полу и наблюдал, как один мальчик жадно поедал из консервной банки картофельные очистки. Едва он закончил трапезничать, как схватился за живот и повалился на бок. Его вырвало. К нему подполз его ровесник, мальчик десяти лет съел вырыганную массу.
Олег отвернулся, а Анна, наблюдавшая страшную картину, заплакала, прижимая к груди сжатые кулаки, и сквозь слезы молилась Богу:
– До ручки довели людей, помоги им, Господи!
Затем людей снова погрузили в товарные вагоны и выдали немного продуктов, чтобы только не умерли с голоду. Так везли несколько дней. На одной остановке Олегу на пекарне рядом со станцией дали белый батон. Он осторожно запихал его за пазуху и принес в вагон.
Анна половину отдала соседям, а свою долю поделила с Олегом. Они смаковали каждую крошку и были очень счастливы в этот день.
Всех выгрузили в германском лагере Дахау и разместили в бараке с трехъярусными нарами из грубых досок. Два дня заполняли документы , водили на осмотр к врачу, где отсортировали людей: кого для работы, кого для медицинских опытов.
Анне повезло, ее определили в рабочую группу, поэтому на третий день вывели с утра на большую площадь. Взрослым навесили бирки с адресами, куда они предназначались на работу.
Олег не понимал, что было написано по-немецки на картоне, висевшем на груди матери. Он не отходил ни на шаг от нее, боялся, что останется один, если ее увезут без него.
Заказчики подходили, читали надписи, находили своих рабочих и уводили. Толпа редела, а Анна Максимовна и Олег все стояли на месте.
Наконец к ним подошел пожилой немец, взглянул на бирку и сказал:
– Meine!
Больше он не проронил ни слово. Мужчина привел мать и сына на станцию и посадил на поезд. Они ехали несколько часов, пока не остановились на большой станции.
– Ulm, - буркнул немец и показал, чтобы выходили из вагона.
Затем он провел их на другой перрон и посадил в первый вагон. Олег видел через стекло двери, как маленький паровоз окутался паром, вагон дрогнул и покатился по рельсам, весело постукивая колесами.