При попытке выйти замуж
Шрифт:
— Ничего подобного! — Мой собеседник обиделся и возмутился. — Мы сообщали о себе во все справочные службы, и в «09», и в «07», и в издательства, выпускающие телефонные справочники. Другой вопрос, и в этом вы совершенно правы, почему вместо наших телефонов дают номера мошенников?
— А вы не пытались сами позвонить в ту же «09» и спросить у них свои координаты?
— Нет. — Вениамин Гаврилович засмеялся. — Мой склероз еще не настолько запущен, я свои телефоны помню наизусть. Ну что ты будешь делать! Стараюсь понравиться милой девушке, глазки строю, а она видит во мне только склеротика и маразматика. Хотя… — он посерьезнел, — вы
— И вас не смутило, что для того, чтобы узнать ваш телефон, нужно знать, что организация называется «Фауна»? Не «Зоологическая помощь», не «Братья наши меньшие», а именно «Фауна»? — спросила я.
— Видите ли, — Вениамин Гаврилович смутился, — тогда мы планировали, что пройдет месяц-другой, и о нашей организации все заговорят. На помощь прессы рассчитывали, на громкие имена наших учредителей. А пресса, это не в упрек вам, но все же… к нам осталась равнодушна. Сенсаций у нас нет, все буднично, обыкновенно. Но, знаете, Сашенька, звонков-то нашим диспетчерам очень много поступает. Как-то людям удается о нас узнать.
Беседу нашу бесконечно прерывали — стоило мне задать вопрос, как в кабинет Ильина кто-нибудь заглядывал — то ли врач, то ли медсестра, и со словами «Вениамин Гаврилович, там сложный случай», уводили его. Каждый раз он виновато улыбался, умолял простить его и дождаться, говорил «я буквально на минуточку», и исчезал на двадцать-тридцать минут. В результате коротенький разговор растянулся часа на четыре. Но меня это не раздражало. Кабинет директора клиники не отпугивал посетителей, а приваживал. У меня ни разу не возникло ощущения, что я нахожусь в лечебном учреждении, тем более в стоматологическом. Через дубовую дверь не проникали ни отвратительные звуки бормашины, ни запахи лекарств. Стены, которые во всех больницах норовят выкрасить белой масляной краской, здесь были обшиты деревом; отсутствовали ненавидимые мною лампы дневного света, их заменял домашний абажур на длинном шнуре, под которым располагался журнальный столик. Но более всего настраивали на лирический лад плюшевые диван и кресла, в одном из которых я и окопалась. По стенам кабинета были развешены портреты собак. Именно портреты, то есть собачьи лица крупным планом. Здесь были веселые улыбающиеся собаки, были грустные, несчастные, были удивленные и обиженные и только одна сердитая.
Вернувшись после очередной отлучки на «трудный случай», Вениамин Гаврилович застал меня как раз у портрета сердитой собаки.
— Эта нравится мне больше всех, — сказал он. — В ней больше индивидуальности, правда? Знаете, собаки — очень странные и очень противоречивые создания. Они сильны физически и могут в клочья разорвать своих врагов, но совершенно беззащитны перед хозяевами. Как дети малые, как котята. Те могут их обижать, третировать, прогонять, а собаки все равно хозяев любят и им служат. Что это такое?
— Это — преданность.
— Да. Преданность — та же слабость, вы не находите? — задумчиво произнес
— Да? И как же? Лишали бы хозяев родительских прав?
— Знаете… Только между нами… Мы иногда хулиганим и вешаем на двери квартир таблички: «Осторожно, злой хозяин доброй собаки». Пустячок, а приятно.
— Не знаю. — Я пожала плечами. — Такими методами можно только еще больше этого хозяина озлобить. А на ком он будет зло срывать?
Вениамин Гаврилович не ответил. Он смотрел на сердитую собаку и, казалось, меня не слышал. А потом сказал:
— Вот эта способна за себя постоять. Она не позволит над собой издеваться. Но это, конечно, исключение из правил.
— Похоже, вам нравятся злые собаки, — сказала я.
— Нет. — Он улыбнулся. — Она не злая. Она просто сердится, а это так по-человечески. Правда? Вот вы — часто сердитесь?
— Часто. Чаще, чем хотелось бы.
— А ведь вы добрый человек. И сентиментальности в вас с избытком. Сердиться надо, это полезно для здоровья, как врач вам говорю. Скажу больше, женская привлекательность напрямую зависит от умения сердиться — в нужное время и в нужной дозе. Надо уметь угадать момент и сделать вид, что сердишься. Вы не согласны?
— Не согласна. Эмоции только тогда на пользу, как врачу вам говорю, когда они выплескиваются спонтанно. Рассердили меня — сержусь, рассмешили — смеюсь. А вам, значит, нравятся фальшивые девки, которые смеются, когда не смешно, и сердятся ни с того ни с сего.
Вениамин Гаврилович расхохотался.
— Вот! — констатировала я. — Типичный пример подобного поведения. Надо мной смеетесь, доктор?
— Да ну вас! — Он, посмеиваясь, подошел к шкафу и достал бутылку коньяка. — Выпьем?
— Ага, а потом вы кому-нибудь пломбу на язык поставите. Спьяну.
— А у меня рабочий день закончился. — Он разлил коньяк по рюмкам. — Вы мне нравитесь, Саша, а потому нужно выпить за знакомство. Коньяк очень хороший, видите?
— Да, мне говорили, что стоматологи относятся к обеспеченным слоям населения.
— Чистая правда! — сказал он радостно. — Но к данному конкретному напитку это отношения не имеет. Этот коньяк — взятка.
— Не наговаривайте на себя, Вениамин Гаврилович. Не взятка, а выражение глубокой благодарности. От безнадежного больного, которого вы спасли. Так ведь?
— Спасибо. Будем считать, что носитель этой бутылки умирал голодной смертью, потому что ему нечем было пережевывать сырокопченую колбасу. А я его спас. И сейчас он, толстый и веселый, чавкает с утра до вечера, цыкает новым зубом и им же скрипит по ночам. Так о чем это мы? О женской привлекательности?
— Мы — о собачьей привлекательности. Но для вас, похоже, это одно и то же.
Он опять расхохотался, мы чокнулись и выпили.
— Так вот. Женская привлекательность складывается из ряда факторов, — начал он.
— Здоровые зубы… — поддержала я.
— С этим я спорить не могу в силу своей профессиональной принадлежности. Пусть зубы будут на первом месте. Но крайне желательно, чтобы еще была легкость, даже мимолетность, как будто тебя чуть коснулись и норовят убежать. Готовность уйти, понимаете? И вместе с тем в облике должно быть приглашение к действию, призыв.