Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата

Емельянов Ю. В.

Попытки Шуленбурга приблизить дату прибытия Риб­бентропа оказались безуспешными. Новым событием в советско-германских отношениях явилось прямое обра­щение Гитлера к Сталину, которое Шуленбург передал Молотову 21 августа в 3 часа дня. Гитлер, как отмечает У. Ширер, «проглотив свою гордость, лично просил совет­ского диктатора, которого так часто и так долго оскорб­лял, принять его министра иностранных дел немедленно в Москве». Гитлер приветствовал «подписание нового гер­мано-советского торгового соглашения» и объявлял его первой ступенью «перестройки германо-советских отно­шений». Гитлер безоговорочно принимал проект пакта о ненападении, который был предложен Молотовым. Он объявлял, что пакт «возобновляет политическую линию, которая была выгодна обоим государствам в течение про­шлых столетий».

Гитлер

настаивал, «не теряя времени, вступить в новую фазу отношений друг с другом». «Поэтому, — писал он, — я еще раз предлагаю принять моего министра иностран­ных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа».

К последней декаде августа, когда у Советского прави­тельства были исчерпаны резервы времени для отсрочки решения, перед ним стоял выбор из ограниченного числа альтернатив. Подобно ситуации, возникшей зимой 1917/18 года во время переговоров в Бресте, Советская страна имела три схожие возможности для внешнеполи­тических действий: 1) заявить о своем решительном неп­риятии сделок с Германией и этим самым взять курс на войну с гитлеровским режимом; 2) заявить о своем отвра­щении к любым соглашениям с империалистической дер­жавой, но в военные действия с Германией не вступать; 3) подписать договор о мирных отношениях с Германией.

Учитывая существенные различия, происшедшие за 20 лет в мире и в положении Советского государства, рас­смотрим, как выглядели эти три возможных варианта дей­ствий в 1939 году.

Отказ от договора о ненападении с Германией и про­должение попыток достичь соглашения с западными дер­жавами о совместных вооруженных действиях против Гер­мании.

Советское правительство не могло не догадываться, что военный конфликт может начаться со дня на день. Не­однократно выраженное стремление германских руково­дителей подписать договор с СССР как можно быстрее и не позднее 23 августа свидетельствовало об одном: до начала войны оставались считаные часы. (На военном со­вещании у Гитлера был назначен день начала войны с По­льшей — 26 августа. Лишь затем дата была перенесена на 1 сентября.)

Советское правительство понимало, что антигитлеров­ский союз к началу военных действий создать не удалось. Более того, оно видело, что западные державы стремятся максимально уклониться от выполнения своих союзниче­ских обязательств и возложить основную тяжесть военных усилий на Советский Союз. В этом случае возникала опас­ность того, что в ближайшие дни Советскому Союзу пред­стояло бы вступить в бой с мощной германской армией не только без помощи Англии и Франции, но и имея рядом Польшу, которая и слышать не желала о военном сотруд­ничестве с СССР и, возможно, организовала бы воору­женное сопротивление. Как и платформа «революционной войны», выдвинутая «левыми коммунистами» во главе с Н.И. Бухариным в 1918 году, этот вариант действий ставил судьбу Советского государства в зависимость от внешних факторов и почти фатально обрекал ее на сокрушитель­ное военное поражение.

Отказ от любых соглашений с империалистическими державами.

Этот вариант был подобен тому решению, которое при­нял Л.Д. Троцкий в Бресте: никаких соглашений (ни с Гер­манией, ни с западными державами) не подписывать, но в военных действиях против Германии участия не прини­мать. Вероятно, подобные действия дали бы известную отсрочку вступления СССР в войну, но практически неиз­бежная агрессия Германии началась бы с рубежей, распо­ложенных в основном по польско-советской границе, установленной Рижским договором. Стратегическое пре­имущество Германии в этом случае было бы неоспори­мым.

3. Согласие на подписание договора о ненападении.

Вопрос о целесообразности заключения советско-гер­манского договора о ненападении стал предметом пуб­личных дискуссий с момента его подписания. Поставил этот вопрос и И.В. Сталин в своей речи 3 июля 1941 года, сказав: «Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в тече­ние полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы на­пасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии».

Этот аргумент соответствовал

представлениям, рож­денным в пылу дискуссий по Брестскому договору о необ­ходимости любой ценой добиваться «щелей во времени» или кратковременных «мирных передышек» для подготов­ки к будущим боям в непрекращающейся борьбе Совет­ского государства против империалистических агрессо­ров. Отсрочка военного конфликта с Германией позволя­ла решить задания третьего пятилетнего плана для оборонной промышленности. Ряд показателей свидетель­ствует о качественных переменах, происшедших с 1939 года по июнь 1941-го в вооружении советских войск, и от­части подтверждает справедливость аргументов И.В. Ста­лина об «определенном выигрыше», который получил СССР, заключив договор о ненападении. За этот период поступление винтовок и карабинов в войска возросло на 70%, число ручных пулеметов — на 44%, а станковых — на 29%. Именно за эти месяцы были созданы совершенные образцы орудий, танков, самолетов, не уступавшие соот­ветствующим видам вооружений в германской армии. На­кануне войны были созданы «катюши».

Правда, не все задачи перевооружения и подготовки к войне были решены к 22 июня 1941 года. Однако очевид­но, что в конце августа 1939 года Красная Армия была го­раздо хуже вооружена и вряд ли смогла бы дать достой­ный отпор гитлеровской армии. Очевидно, в 1939—1941 годах советское руководство во главе с И.В. Сталиным рассчитывало максимально долго расширять «щель во времени» и оттягивать начало войны, вплоть до достиже­ния военного превосходства над Германией.

Видимо, эти соображения во многом определили окон­чательный выбор Советского правительства. Ответ И.В. Сталина Гитлеру был готов через два часа после того, как Шуленбург зачитал послание германского фюре­ра. Выражая уверенность в том, что «германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунк­том в улучшении политических отношений между нашими странами», И.В. Сталин соглашался «на прибытие в Моск­ву господина Риббентропа 23 августа».

23 августа Риббентроп прибыл в Москву, и в тот же день начались советско-германские переговоры. По сло­вам Риббентропа, «последним препятствием к окончате­льному решению» явилось «требование русских... при­знать порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) вхо­дящими в их сферу влияния». Согласие Гитлера, полученное из Германии телеграммой, устранило и это препятствие. Поздно ночью 23 августа советско-герман­ский договор о ненападении был подписан.

Германия получала гарантию неучастия СССР в гер­мано-польской войне. СССР получил отсрочку герман­ского нападения. Но, как и во времена Бреста, сущест­венное значение в подобном договоре имели не только «щели во времени», но и «щели в пространстве», и преж­де всего те рубежи, на которых будет размещена герман­ская армия к моменту своего неизбежного нападения на СССР. Советские руководители сознавали, что фронт во­енных действий может переместиться в глубь страны. Об этом, в частности, свидетельствовало заявление И.В. Сталина в докладе XVII съезду партии, когда он ставил задачу создания «базы хлебного производства на Волге» в связи с тем, что могут возникнуть «всякие возможные осложнения в области международных отношений». В то же время советские руководители стремились максима­льно отдалить рубеж германского наступления от Волги (которой суждено было стать рубежом немецкой оккупа­ции по плану «Барбаросса»).

Фактор пространства был неразрывно связан с факто­ром времени. Чем с более дальнего расстояния начинали бы свое наступление немецкие войска, тем больше сни­жалась бы у них вероятность достичь Ленинграда, Киева и Москвы до осенней распутицы и зимних холодов. Поэтому в ходе советско-германских переговоров в Москве ре- шалея вопрос и о разграничении рубежей, на которых мо­гут остановиться армии двух держав.

Впоследствии советско-германский договор о ненапа­дении 1939 года, который стал именоваться «пактом Мо- лотова — Риббентропа», использовался в Прибалтике для гневных обвинений нашей страны в тайном сговоре, с по­мощью которого Эстония, Латвия и Литва вошли в состав СССР. На самом деле ни положения этого договора, ни устные договоренности, достигнутые в ходе переговоров, не устанавливали государственных границ между двумя странами.