Приходите за счастьем вчера

Darena

Она уже знала, кто виноват в потере Маргарит – она сама, а точнее её разгульный образ жизни. Чувство вины усиливало и то, что Кетрин так и не сумела полюбить ребёнка, причину своего нынешнего и будущего несчастья, но страх его потерять изъедал не меньше, чем будь он желанным.

Элайджа скоро узнает о ребенке, его реакция на неё... Катерина знала, что плохо выглядит вопреки прекрасному климату и питанию из-за того, что мало спит, токсикоза и нежелания следить за собой. Глаза от постоянных слёз стали тусклыми и вечно припухшими, волосы вчера она отрезала до плеч – без ламината

они посеклись и посохли, бёдра немного отяжелели из-за запретов врачей на занятия спортом, а кожа не огрубела благодаря молоку и выглядела сияющей, но одевалась Кет тоже совершенно иначе, предпочитая джинсовый комбинезон и футболку прежнему стилю. Иными словами, привлекательной теперь её было назвать трудно, приятная простушка и не более, какие уж тут страсти. Да ей и не хотелось страстей. Если бы человек мог стать куколкой, заснуть и, когда родится это существо, проснуться… Или не родится. Ребёнок пнулся, детка вообще последние недели была особенно резвой, это било по нервам, и Кетрин почувствовала, что снова плачет.

– Господи, сделай же так, чтобы она успокоилась…

От очередного приступа плаксивости избавила трель дверного звонка, но Кетрин не встала с места. Чего ради ей принимать гостей? Она уже было приготовилась задремать, когда за спиной раздались шаги. Сухонькая ладонь коснулась плеча.

– Кетрин, вставай.

– Я посплю здесь.

Опять она. Амалия не давала покоя из-за одного глупого поступка – как-то вечером выйдя на балкон и задумавшись, Кетрин засмотрелась вниз и, как всегда бывает, земля внизу затянула её взгляд. Потом молодая женщина долго доказывала, что у неё просто закружилась голова, но с тех пор старушка никогда не оставляла её на втором этаже надолго одну.

– К тебе посетитель.

– Какие посетители? Отправь их… – “в бухгалтерию...” вертелась в мыслях коронная фраза недовольства и ледяной тон, которым обычно она говорилась, – куда-нибудь по делам...

– Боюсь я уже там, куда ты меня послала, – раздался над её головой спокойный голос. Катерина удивлённо распахнула глаза, автоматически положила ладонь на живот, и с её губ сорвалось нервное:

– Элайджа? Привет.

На большИе приветствия Элайджа не рассыпался и, всю дорогу, пока они спускались в гостиную, не удостоил жену и взглядом. Кетрин тоже ничего не сказала, во все глаза глядя на мужа, и слушая бодрое бормотание Амалии о погоде и видах на урожай. Бормотание раздражало всех.

– Наверное, вы хотите пообщаться, а я пока пойду поставлю чаю. Попьем, – выпалив это старушка ретировалась. Стало только хуже. В гостиной воцарилось гнетущее молчание, и Кетрин поняла, что нужно начинать первой.

– Ну, вот, ты и сам всё видишь. – Она вздохнула, имея ввиду живот, и растерянно оглядывала мужа.

– Не думай, что хочу скандала, но обстоятельства, – дежавекю, но только тогда тон Элайджи не был таким буднично-скучающим. И потому не оскорблял, но ранил этим куда сильнее: – Отец я?

– Ты. Я же говорила, что ни с кем кроме тебя не спала уже как полтора года.

– Ты вообще по своей американской привычке говорлива, когда не нужно.

– Неправда. – Спросонья сразу подвергнутая унижению она вместо того,

чтобы смягчить гнев Элайджи слезами или хотя бы показать осознание вины, бросилась отвечать на нападение: – Я давно тебе не врала и сказала, что хочу уехать.

– В вечной любви признавалась. Ладно, оставим, – открыв сумку, он достал бумаги и ручку. – Подпиши.

– Что это?

– Бумаги на развод. От тебя требуется всего лишь закорючка.

– А если нет?

– Если нет, придётся Фениту вспомнить о старых, прошлогодних с отказами и прочим добром. Ты же знаешь, что у высококлассных юристов ничего не канет в Лету.

Развод без вариантов.

– Но… подожди, – выдохнула Кетрин, растерявшись от такого оборота и понимая, что все идет не так, – ты не хочешь выяснить, поговорить… что я… Я не собиралась разводиться.

– Я тебе говорил о последствиях.

– Но ты не знал о ней, – женщина погладила живот. – Это же объясняет, почему я ушла. Да и как же твои уверения?

– Я рад этому ребёнку, уверения тоже правдивы, но при чём тут наша семейная жизнь? – Он криво улыбнулся, подавая свою ручку: – Ты слишком страстная женщина, я тебя не потяну.

– Неужели? – Она улыбнулась пошлой улыбкой, беря писчий предмет: – У тебя плохая память, ты меня очень неплохо натягивал, когда я уже от усталости лежала бревном.

– Я не о сексе, не передёргивай.

Кетрин сжала кулаки – непробиваем. Но это прежний Эл, именно её Эл, которого она всегда любила, а не тот бьющийся в агонии из Сан-Франциско. Если подумать и отбросить гордость и всю прочую муть, ей был нужен любой, а вот самому Элайдже он, опустившийся до насилия, нужен? Нет. Потому что такой, вечно носящийся со своим чувством собственного достоинства, в отличие от всех остальных виденных ею мужчин, включая отца, ей и нужен был любой Элайджа. Круг замкнулся.

– Давай бумаги. – Пара минут и закорючки были расставлены. Женщина аккуратно положила ручку на место, упорно глядя в стол, голос огрубел: – И что теперь, Эл?

– Ничего. Но, Катерина, я предпочитаю, чтобы мой ребёнок рос в достатке, а не в этой халупе, – в его голосе промелькнуло презрение сноба, и он смерил взглядом гостиную небольшого дома, – это, надеюсь, ясно?

– Твой педантизм? Более чем, – ровно согласилась девушка. – Любишь, чтобы вещи были в идеальном порядке.

– Похвально, что к тебе стала возвращаться длинная память. На какие деньги ты живешь?

– Работаю с переводами, здесь не так много владеющих тремя языками, а документация ЕС... – она повела плечами, заставляя себя перестать тискать хлопковый палантин, а который вцепилась.

– Ясно, ты хочешь в Англию?

– Ты заберёшь меня домой?

– В Йоркшир? – Он поднял брови, увидев энергичный кивок: – Или в поместье?

– В поместье, – пробормотала Кетрин, поняв, что обрадовалась раньше времени. – Значит, не заберешь. – Губы зло поджались. – И как же ты будешь жить? Наведываться к дочери по воскресеньям? А потом заведёшь себе новую «кошечку», она родит тебе ещё детей и будешь жить сыто и ладно, а я так? Терпимое неудобство?

– Оставь это, Катерина, – сухо сообщил Майклсон. – Я устал.