Прима
Шрифт:
– Такой красивый, – говорит молодая девушка, явно лукавя. Ставит проклятый веник на подоконник, случайно задевает одну из роз, и вдруг из букета выпадает записка. – Ой, простите, – мямлит она. Подбирает клочок бумаги и протягивает мне. Я принимаю его с неохотой, жду, пока медсестра выйдет, хотя надо бы выбросить записку. Глеб ничего хорошего написать не мог.
Но зачем-то все-таки разворачиваю, а там… Совсем не то, чего я ожидала увидеть.
___
Отдельная благодарность моей дорогой читательнице Татьяне, а также Даше Коэн.
Глава 02 -
Бабочка с оторванным крылом.
Вот и все содержание записки. Собственно, ничего нового. Уже как полгода я получаю всякого рода намеки, в которых содержаться эти бабочки, нарисованные от руки, между прочим. Их рисуют на разноцветных клочках бумаги и периодически куда-то подкладывают мне: то в рюкзак, то в карман пальто, один раз я нашла записку в пуантах.
– Придурок, – шепчу себе под нос, затем комкаю клочок бумаги, отправив его на пол. И зачем только притащил этот букет, как будто и без него непонятно, что я превращаюсь в подобие поломанной куклы.
Закрываю глаза. Слезы беззвучно катятся по щекам, делая мои губы солеными. Я как обычно рыдаю беззвучно, боясь быть пойманной, показать свою слабость. И почему-то именно сейчас вспоминаю тот день, когда впервые переступила порог дома Гордеевых.
Мне было десять, когда моя приемная мать приехала выбирать себе ребенка в детский дом. Да, она именно выбирала, это я уже будучи восемнадцатилетней понимаю, тогда же была уверена, что просто приглянулась ей. Не заметила угрюмости, частого молчания, скупости на эмоции. Она даже не приехала забрать меня лично, послала своего водителя, который то и дело загадочно поглядывал в зеркало заднего вида на меня.
Когда большая черная машина остановилась у высоких железных ворот, я заерзала на сидении. “Невероятно”, - подумалось мне! Жить в таком доме, стать частью этого мира и обрести семью – несбыточная мечта! С каким восторгом я выскочила из машины, затаив дыхание перед входом во дворец. Их дом мне виделся не иначе чем-то волшебным, как будто сошел со страниц сказки о “Золушке”, куда попала на бал несчастная девушка.
– Прошу, – сказала смотрительница, взрослая женщина с мраморным цветом кожи и тонкими губами. Ее волосы цвета смолы были собраны в тугой пучок, а черные туфли блестели так, что в них можно было запросто разглядеть свое отражение. В ответ я кивнула и практически на носочках стала подниматься на второй этаж, в теперь уже собственную комнату. Свою. Как это все-таки невероятно звучало.
Больше никто не будет распахивать занавеси, пуская слишком рано утром солнечный свет. Больше не будут скрипеть полы, и не надо вздрагивать ночью, опасаясь, что кто-то пришел не с самыми благими намерениями. Никаких тебе стен мышиного цвета и одного маленького ящика, в котором приходится делить с хулиганкой старше тебя на пару лет, полку.
– Ваша комната, – сообщает Агриппина Павловна, и не дожидаясь моего ответа, удаляется. Я оглядываюсь, теперь уже не скрывая эмоций, открываю рот и дышу полной грудью, переполненную восхищением.
Подхожу к кровати, касаюсь рукой подушки. Моя. Собственная. Затем дотрагиваюсь до светильника и вся сжимаюсь от восторга. Нет, он обычный, ничего особенного, просто он тоже мой. Личный. Мечта, наконец-то, превратилась в реальность.
Все еще на носочках я подхожу к шкафу, он большой, по моим меркам даже огромный, распахиваю дверцы и тихонько ахаю – сколько одежды. Моя приемная мать
Выбрав майку и плиссированную юбку, я спешу переодеться и отправиться на поиски своей родительницы. Мне все кажется, что она ждет меня, нашей встречи, также сильно, как и я.
Прикрыв дверь, оказываюсь в светлом коридоре. Он совсем не похож на коридор приюта, слишком чистый, и стены вон какие красивые, цвета слоновой кости. Спускаюсь на первый этаж, а там никого, даже этой Агриппины. И уж как так получилось, что я забрела во двор с фонтаном – непонятно. Хотя лучше бы осталась сидеть в своей комнате, потому что увидеть, как под струями воды стоит мальчишка, вероятно, мой ровесник, удовольствие не из веселых. Он не плескается, не улыбается, просто стоит там в центре, с закрытыми глазами, и позволяет каплям воды охлаждать его тело.
– Эй, ты чего там делаешь? – спрашиваю я, подходя ближе. А он не отвечает, даже не шевелиться. Белая майка прилипла к худощавому телу.
– Ты в порядке? – снова задаю вопрос. А когда не получаю ответа, решаю зачем-то залезть в этот фонтан, подойти к мальчишке и дотронуться до его лица.
Останавливаюсь напротив него, смотрю на густые ресницы и красивый изгиб губ. У него очерченные острые скулы и прямой нос, черты лица кажутся настолько идеальными, словно передо мной не мальчик, а сотворенный художником портрет. Только волосы кофейного цвета выбиваются из этого образа, они хаотично разбросаны по его макушке и явно неприятно липнут к лицу.
“Красивый”, – мысль-вспышка врывается в мое детское сознание.
Я привстаю на носочки, мальчик немного выше, и только планирую коснуться его щек, как незнакомец резко бьет тыльной стороной ладони по моей руке.
– Проваливай, – он распахивает глаза и смотрит совсем не по-доброму, с нескрываемой агрессией и враждой. В желудке что-то неприятно ухает, я прикусываю губу, теряя дар речи. Моя ладонь горит от удара. Нет, я не из неженок, мне и раньше доводилось участвовать в драках, какие дети не деруться, особенно в детском доме, но сейчас отчего-то так неприятно, что накатывают слезы.
– Оглохла? – он не кричит, да ему и не надо. Так говорить, что мурашки по телу, может не каждый. Один только тон голоса чего стоит, он будто олицетворение всемирного зла. Настоящий всадник апокалипсиса.
– Или думаешь, в сказку попала?
– О, господи! – верещит за моей спиной женский голос. Кажется, он принадлежит Агриппине Павловне. – Глеб, что ты там делаешь? Заболеешь же!
Она поднимает свое темное платье, которое чуть ниже колен, скидывает туфли и лезет в фонтан. Но не за мной, а за… Глеб, верно, его зовут Глеб, и имя такое острое, как взгляд этого мальчишки – под стать. Смотрительница пытается вытащить Глеба, он не сопротивляется, молча выполняет ее просьбу, но перед этим успевает задеть меня плечом. Специально. Я чудом не падаю, и вдруг задаюсь вопросом: а если бы упала, кто-нибудь бы подал мне руку? Помог подняться?