Природа хрупких вещей
Шрифт:
На следующее утро, сразу же после восхода солнца, мы садимся в поезд, который доставит нас в Аризону. Не знаю, хорошо ли спала Кэт, но я сама за ночь не отдохнула, и потому, едва мы отъезжаем от Лос-Анджелеса и отправляемся навстречу золотистым горам — мед на тосте, — стук колес убаюкивает нас, и мы обе засыпаем. Пробуждаясь, я вижу, что мы уже едем по бесплодной пустоши. Тут и там высятся разлапистые кактусы, похожие на существа из сказочного мира. Мы идем обедать в вагон-ресторан и в начале второго наконец прибываем на вокзал Тусона — деревянное сооружение с далеко выступающими карнизами и окнами, прячущимися в тени ярких
Я нанимаю экипаж, который доставляет нас в гостиницу недалеко от вокзала. Это двухэтажное здание с арками и красной черепичной крышей. Снаружи оно покрыто кремово-белой штукатуркой. Внутри чуть прохладнее, чем на улице, но я хочу освежиться — насколько это возможно, — перед тем как отвезти Кэт к ее матери. Хочу, чтобы и Кэт выглядела ухоженной.
Переодеваюсь, душусь туалетной водой. Заново заплетаю волосы Кэт, перевязываю ленты на ее платье.
Затем сажусь и беру ее руки в свои.
— Солнышко, я не знаю, что произойдет сегодня, — говорю я ей. — Не знаю, вернешься ли ты вместе со мной в эту гостиницу вечером. Не знаю, увижу ли тебя еще до того, как меня попросят уехать.
Я внимательно наблюдаю за выражением ее лица.
Она моргает. Дышит. Молчит. Но я чувствую, как ее ручка в моей ладони чуть напрягается.
— Что бы ни случилось, я приеду к тебе. И Белинду с малышкой привезу. Это я тебе обещаю, Кэт. Обещаю.
Ее глаза подергиваются серебристой поволокой.
— И знай: я люблю тебя, как родную дочь. И всегда буду любить. Запомнишь это?
Я жду ответа. Проходит несколько секунд, и она кивает. Один раз.
— Вот и хорошо. А теперь вот что. Ты знаешь, что твоя мама очень больна. Не исключено, что она не сможет принять нас сегодня, или не сможет обнять тебя, или медсестры запретят нам близко подходить к ней, чтобы мы не заразились. Поэтому мы должны быть готовы к любым вариантам событий, когда приедем туда, договорились?
Кэт снова кивает. Хотелось бы знать, о чем она думает. Хотелось бы снова услышать ее голос, хотя бы один раз.
Я опять нанимаю экипаж, и мы едем в лечебницу, которая, насколько мне известно, располагается в двух милях от города. Лас-Паломас, где теперь проживает Кэндис, не единственная здравница в этой местности, сообщает нам извозчик; есть много других. Ныне это процветающий бизнес, добавляет он. Чахоточные со всей страны стекаются сюда в надежде исцелиться в жарком сухом климате Аризоны.
— И те, кто приезжает сюда, действительно выздоравливают? — спрашиваю я. — Жара их излечивает?
— Точно не знаю. Может быть, — отвечает извозчик. — Никогда не слышал, чтобы кто-то покинул лечебницу, потому что полностью исцелился. Полагаю, жара замедляет развитие болезни. Здесь можно жить дольше, но не думаю, что очень много пациентов возвращается домой. Кто-то, наверное, возвращается.
— А как жители города относятся к тому, что сюда приезжает так много больных? — любопытствую я.
— Бизнес — дело хорошее, тем более что лечебницы
Я вижу, далее извозчик намерен объяснить, почему местные жители против нахождения больных в городе, но причины я и сама знаю, да и не хочу, чтобы он излагал их при Кэт, и потому, не давая ему рта раскрыть, спрашиваю про высокие разлапистые кактусы, которые нам часто встречаются. Извозчик отвечает, что это гигантские цереусы, что они, бывает, в высоту достигают шестидесяти футов и живут до двухсот лет.
— Они растут медленно. Им спешить некуда. — Остаток пути извозчик рассказывает нам все, что ему известно про цереусы.
Вскоре мы останавливаемся перед лечебницей. Она занимает длинное одноэтажное здание, окруженное песками, акациями и мескитовыми деревьями. Как и многие дома в городе, оно тоже отделано снаружи белой штукатуркой и имеет красную черепичную крышу. С гравийной дороги видна часть крытого дворика с задней стороны и торца здания. На передвижных кушетках отдыхают несколько пациентов в белых хлопчатобумажных сорочках. Большой электрический вентилятор разгоняет жаркий воздух. Одна женщина читает, другая — дремлет, двое мужчин играют в карты. Ни одна из женщин на Кэндис не похожа.
Во дворике перед главным входом какой-то мужчина — не из пациентов, судя по его одежде, — беседует с красивой бледной женщиной, сидящей в плетеном кресле в нескольких шагах от него. Даже не слыша их разговора, я точно определяю, что он любит ее и старается быть к ней поближе — насколько это возможно, чтобы не заразиться.
Неподалеку от того места, где беседует эта пара, высится большая статуя Девы Марии. Она держит перед собой руки с раскрытыми ладонями, словно приветствует всех, кто входит в ворота лечебницы. Правда, надпись на деревянной вывеске рядом с ней предупреждает посетителей, что в Лас-Паломасе лечат от туберкулеза (это официальное название чахотки), и те, кто решается сюда войти, делают это на свой страх и риск. Мы выбираемся из экипажа, и я прошу извозчика приехать за мной перед закатом. Даже если надобность в моем присутствии скоро отпадет и меня попросят уйти, я вполне могу подождать во дворике перед входом.
Мы идем к большой деревянной двери центрального входа. Бледная женщина глаз не сводит с Кэт.
В самом здании Лас-Паломаса на удивление прохладно, если учесть, какая жаркая стоит погода. Над головами медленно вращаются лопасти потолочных вентиляторов. Пол выложен квадратной терракотовой плиткой, в углах стоят яркие кадки с пальмами. Большое помещение напоминает комнату жилого дома, а не больницы. Медсестра, сидящая за письменным столом, поднимает голову.
— Что вам угодно? — У нее добрые глаза и морщинистое лицо, вероятно скукожившееся за многие годы, проведенные под палящим солнцем Аризоны.
Я отвечаю, что мы приехали к Кэндис Хокинг.
Медсестра улыбается и бросает взгляд на Кэт.
— К сожалению, с детьми сюда нельзя.
— Я так и думала, — говорю я. — Но Кэт — не обычная посетительница.
— Так это Кэт?! — восклицает медсестра, не дожидаясь моего объяснения. — Дочь миссис Хокинг?
Мне больно это слышать. Не должно бы, но больно.
— Да. Это ее дочь.
— Миссис Хокинг не говорила, что вы приедете. — В голосе медсестры слышатся одновременно тревога и радость.