Природа хрупких вещей
Шрифт:
После смерти Софи родители перестали говорить о ней — не могли либо не хотели. И ее облик стал забываться. Она превратилась для меня в фантазию, в грезу. В грезу сестры, которая у меня могла бы быть. Шли годы. Родители снова научились улыбаться и смеяться. Снова предавались любви. Я это знаю, потому что их комната находилась рядом с моей, и я их слышала. Но новые братики или сестренки у меня больше не появлялись, и я знаю, что родители об этом не жалели. С утратой Софи они изменились, опасаясь заводить еще детей из страха их потерять.
Когда мне было восемь-девять лет, отец достал свой словарик, про который я прежде
Поэтому свой словарик папа показывал только мне. Благодаря этой его тетрадке мы сохраняли духовную близость и после того, как я повзрослела и начала проявлять все больший интерес к друзьям Мейсона. Два моих старших брата, Найл и Росс, женились, когда им было по двадцать лет; отчий дом они покинули прежде, чем я узнала, откуда берутся дети, — один из братьев был старше меня на восемь лет, а другой на десять. Мейсон, всего лишь тремя годами старше, чем я, моего общества не чурался, особенно после того, как братья переселились от родителей; он позволял мне таскаться за ним и его компанией почти всюду, куда они ходили.
Его приятели в большинстве своем были парни заурядные. Исключение составлял Колм Макгоу. Рослый, красивый, он был года на полтора старше Мейсона. Все девчонки в селении старались произвести на него впечатление. Мужчины в его роду всегда занимались рыболовством, сам он был вторым сыном в семье. Молва гласила, что его отец Джерард был человек властный и не слишком баловал сыновей своей любовью. Мать, кроткое существо, казалось, боялась и тени Джерарда Макгоу. Не помню, чтобы она хоть раз по собственной воле выразила свое мнение или посмела прекословить мужу. Однако Колм был веселым и общительным парнем, и он, конечно же, знал, что все девушки в селении заглядываются на него. Я тоже грезила о нем, и для меня этого было вполне достаточно. Я не рассчитывала завоевать симпатию Колма Макгоу. Кто я такая? Всего лишь младшая сестра Мейсона Велана. Во всяком случае, я так думала.
Тот день, когда отец упал с крыши, был самый обычный. Я все еще ходила в школу, хотя мне уже было шестнадцать лет. Многие мои одноклассники в четырнадцать бросили учебу и теперь работали либо осваивали какое-нибудь ремесло. Я возвращалась домой после уроков, шла вдоль пристани, высматривая рыболовное судно Колма. Вдруг слышу, кто-кто окликает меня по имени. Навстречу мне, подобрав юбки, чтобы не споткнуться, бежала наша соседка. Мой папа упал с крыши и ударился головой, сообщила она. К нему вызвали врача, и меня ждет мама.
Я кинулась домой, ожидая, что увижу отца в его любимом кресле: он сидит и хохочет над своей неуклюжестью, прижимая к ушибу лед. Но, вбежав в дом, в кресле отца я не увидела. Бледный, враз постаревший, он лежал в постели с перевязанной головой, и сквозь бинты сочилась кровь. Врач, находившийся у нас, говорил маме, что папа, возможно, уже не очнется: его зрачки не реагируют на свет, а это плохой знак.
Доктор сказал нам, что сам он папе уже ничем не поможет.
До того момента я дважды сталкивалась со смертью. Первый раз — когда умерла Софи. Но о том времени я мало что помнила. Второй раз — тремя годами раньше, когда умерла бабушка. Однако бабушка казалась мне старой, и ее кончину я сочла естественной. У других бабушки тоже умирали. Я переживала, конечно, но ничего странного в том не находила: в моем понимании это был печальный, но неизбежный конец. Но отец-то почему ушел из жизни? Казалось, это чудовищная ошибка. В голове не укладывалось, что его больше нет.
О его кончине, похоронах, погребении рядом с сестрой и бабушкой я помню очень мало. Находилась в тумане оцепенения, из которого не хотела выныривать. Мейсон уже готовился эмигрировать в Америку. Троюродный брат матери вызвался оплатить его дорогу, и он сразу купил билет. Мейсон дал четко понять, что в Донагади оставаться не намерен. Он хотел идти своим путем и после смерти отца лишь укрепился в этом желании. Кровельщиком он становиться не собирался, а именно такая судьба была предначертана ему, если б он остался в Ирландии. Мама Мейсона отпустила, хотя я умоляла его не ехать. Два моих старших брата, живших неподалеку — но не в Донагади, — предлагали нам свою помощь, но у них были свои дети, о которых им приходилось заботиться. Было бы логично, если бы кто-то из них взял маму и меня в свой дом, но ни один, ни второй этого не предложили. Я по сей день не могу избавиться от подозрения, что Найл и Росс ревновали отца ко мне.
На первых порах соседи приносили нам горячую пищу, или только что ощипанных кур, или банки с соленьями. Но шли месяцы, все снова сосредоточились на своих каждодневных проблемах, и мы с мамой начали ощущать утрату отцовского заработка. В доме не хватало еды и угля для очага, не было лишних денег на то, чтобы купить мне на день рождения подарок или торт: через четыре месяца после несчастья с отцом мне исполнилось семнадцать лет.
Колм от случая к случаю стал появляться на пороге нашего дома, обычно с какой-нибудь рыбой из свежего улова. К тому времени Мейсон уже сообщил нам, что он благополучно добрался до Нью-Йорка, устроился на работу и станет присылать нам деньги, как только найдет место с более солидным заработком. Я уверена, что Мейсон попросил Колма присматривать за мамой и мной в его отсутствие, — видимо, чувствовал себя немного виноватым, ведь сам он в Америке вполне был доволен своей новой жизнью. И Колм выполнял данное обещание.
Колм наведывался к нам все чаще и чаще. Думаю, он находил утешение в нашем доме. Мама вкусно готовила и знала, как поддержать разговор, в отличие от его родной матери, которая не умела ни того, ни другого. Обычно Колм выражал свое мнение по какому-то вопросу, будь то наше деревенское общество или политика, и моя мама принималась с ним дискутировать. И вот однажды он перестал смотреть на меня просто как на сестренку Мейсона. Я с абсолютной ясностью помню тот день, когда он заявил мне, что я выросла и стала красавицей.