Приятные ночи

Страпарола Джованфранческо

Сказка III

У вдовы Полиссены много любовников; сын Панфильо укоряет её за это; она обещает ему покончить со своим образом жизни при условии, что и он, изводимый чесоткой, перестанет чесаться; он обещает ей это; мать искусно подстраивает ему подвох, и, в конце концов, каждыйвозвращается к привычному своему занятию

Если женщина, будь она хоть порядочной, хоть порочной, к чему-нибудь приобыкла, отстать от этого ей не легко; вот почему, сжившись за долгое время со своей привычкой, она не расстанется с нею до конца своих дней. Поэтому я собираюсь рассказать вам об одном случае, приключившемся с некоей вдовушкой, которая, привыкнув пребывать в грязном распутстве, никак не могла с ним покончить и, больше того, искусно подстроив подвох собственному сыну, почтительно и мягко её укорявшему, не отступилась от своих злонамеренных побуждений, как это станет для вас очевидным из содержания моего рассказа.

Итак, милые дамы, в недавнее время, о чём вы, может

быть, уже слышали, в роскошном и знаменитом городе Венеции жила одна вдовушка по имени Полиссена, женщина цветущего возраста, собою красавица, но происхождения низкого. Имела она от покойного мужа сына, прозывавшегося Панфильо, юношу способного и старательного, примерной жизни и похвальных нравов, и был он золотых дел мастером. И так как Полиссена, о чём я сказала выше, была женщина молодая, прелестная и привлекательная, многие мужчины, и среди них виднейшие в городе, ухаживали за нею и усиленно её домогались. И, так как ей уже довелось отведать мирских радостей и сладостных восторгов любви, она легко уступала желаниям тех, кто её домогался, и отдавалась им душою и телом. Будучи самой пылкостью, она не довольствовалась одним или двумя возлюбленными, что было бы проступком, простительным для женщины молодой и недавно овдовевшей, но щедро дарила свою благосклонность всякому, жаждавшему её объятий, не щадя ни собственной чести, ни чести покойного мужа. Панфильо, знавший об этом не потому, чтобы он ей потакал, но так как догадывался о дурном поведении матери, очень сокрушался и испытывал тяжкие душевные муки и скорбь, каковые не мог бы не ощущать всякий разумный и порядочный человек.

И вот, терзаемый этой душевною пыткой и не имея сил дольше терпеть такой срам и позор, он великое множество раз принимал решение убить свою мать. Но, поразмыслив над тем, что он обязан своею жизнью не кому иному, как ей, Панфильо отказался от жестокого своего намерения и захотел попытаться, не сможет ли он образумить её и побудить оставить столь неправедный образ жизни. Поэтому, выбрав как-то раз подходящее время, он сел возле матери и ласково обратился к ней с такими словами: "Обожаемая и высокочтимая матушка, не без мучительной боли и такой же печали я сел тут рядом с вами и тешу себя надеждой, что вы дозволите мне высказать то, что до этого часа я таил у себя в душе. В прошлом я знавал вас рассудительной, благоразумной, осмотрительной, но теперь вижу вас безрассуднейшей и хотел бы - про то ведает один бог - оказаться столь же далеко от вас, сколь близко я нахожусь сейчас. Насколько я способен понять, вы ведёте самую что ни на есть порочную жизнь, позорящую и вас и доброе имя моего покойного отца и супруга вашего.

И если вам угодно пренебрегать собственной честью, то, по крайней мере, подумайте обо мне - ведь я ваш единственный сын, на которого вы можете твёрдо надеяться, что он станет подлинной и верной опорою вашей старости". Выслушав слова сына, мать посмеялась над ними и продолжала жить как ей нравилось. Убедившись, что мать нисколько не послушалась его ласковых слов, Панфильо решил больше не заговаривать с нею об этом, но предоставить ей поступать по своему усмотрению. Прошло немного дней, и Панфильо, на свою беду, схватил такую чесотку, которая походила чуть ли не на проказу, и, так как стояли сильные холода, он не мог от неё излечиться. И вот славный Панфильо стал проводить вечера у огня и, мучимый чесоточным зудом, непрерывно чесался, и, чем больше проникал в него жар от огня, тем больше в его жилах разогревалась кровь и тем сильнее возрастал его зуд. Как-то, когда Панфильо в один из вечеров сидел у огня и с величайшим наслаждением скрёб свою коросту, явился один из любовников матери, и в присутствии сына они долго вели любовные разговоры. Не говоря уже о докучной и мучительной почесухе, которая его нещадно терзала, лицезрение матери вместе с любовником повергло беднягу в уныние и тоску.

И, когда любовник ушёл, Панфильо, по-прежнему скребясь от нестерпимого зуда, сказал матери так: "Матушка, я как-то уже обращался к вам с увещанием оставить вашу дурную и бесчестную жизнь, которая навлекает невероятный позор на вас и причиняет мне, вашему сыну, немалый ущерб, но вы уподобились бесстыжей женщине и нисколько не вняли моим уговорам, в большей мере стремясь насытить свои вожделения, чем прислушаться к поданным мною советам. Ах, матушка, оставьте, наконец, эту постыдную жизнь, отриньте от себя этот мерзкий срам, поберегите свою честь, не становитесь причиной моей смерти. Ужели вы не видите, что смерть всегда рядом с вами? Не слышите того, кто неизменно печётся о вас?" Говоря это, он непрерывно чесался от одолевавшего его зуда. Услышав, как тяжко скорбит её сын, Полиссена решила над ним подшутить, дабы он больше не жаловался на её поведение, и её выдумка удалась ей на славу, как она страстно того и хотела. Повернувшись с весёлым лицом к сыну, она сказала: "Панфильо, ты горюешь и печалишься обо мне, потому что я веду нехорошую жизнь; признаю это сама и нахожу, что ты поступаешь, как должно доброму сыну.

Но, если ты столь озабочен, как говоришь, чтобы я блюла мою честь, удовлетвори меня в одной-единственной вещи, а я, взамен этого, обещаю тебе безраздельно отдать себя в твои руки, забыть обо всех и всяких любовниках

и повести безупречную и святую жизнь; но, если удовлетворить меня в этом ты не захочешь или не сможешь, будь уверен, твоё желание останется неисполненным, и я пущусь во все тяжкие". Сын, которому дороже всего на свете была честь матери, сказал на это: "Приказывайте, матушка, ибо когда бы вы захотели, чтобы я бросился в пламя и в нём сгорел заживо, я бы из любви к вам с охотою сделал это, лишь бы вы больше не впадали в порок, в котором пребывали до сих пор".
– "Смотри же, - сказала мать, - хорошенько подумай над тем, что я скажу, и, если ты в точности исполнишь поставленные мною условия, твоё желание осуществится полностью; если же нет, всё обернётся для тебя ещё большим ущербом и срамом".
– "Согласен, - промолвил Панфильо, - сделать всё, что предложите". Тогда Полиссена сказала: "Я не хочу, сынок, от тебя ничего иного, как только того, чтобы в течение трёх вечеров ты не скрёб своей коросты, и обещаю тебе, что в этом случае твоё желание будет исполнено".

Выслушав условие матери, юноша несколько призадумался и, хоть оно показалось ему жестоким, тем не менее он его принял; и для закрепления договора они ударили по рукам. Наступил первый вечер, и Панфильо, покинув мастерскую, воротился домой и, сбросив с себя длиннополое зимнее платье, принялся прохаживаться по комнате. И, так как его немилосердно знобило, он расположился в углу у огня; желание почесаться охватило его с такой силой, что он едва себя сдерживал. Хитрая мать разожгла славный огонь, дабы сын разогрелся как можно сильнее, и, видя, что он корчится и извивается, словно змея, сказала: "Что ты, Панфильо, там делаешь? Смотри, не нарушь данного тобой слова, потому что не для того заключала я с тобой договор, чтобы его нарушать". Панфильо ответил: "Во мне, матушка, нисколько не сомневайтесь. Будьте неколебимы вы сами, а я уж слова своего не нарушу", и оба внутренне пылали досадой - один от запретного желания поскрести свою коросту, другая - снова быть со своим любовником. Тоскливо и нудно миновал первый вечер.

Наступил следующий, и мать, разведя жаркий огонь и приготовив ужин, стала поджидать возвращения сына. А тот сжал зубы и, как только мог, провёл и второй вечер самым благополучным образом. Наблюдая величайшую стойкость Панфильо и принимая в расчёт, что уже миновало два вечера, на протяжении которых он ни разу не почесался, Полиссена начала по-настоящему опасаться, как бы её затея не пошла прахом, и стала про себя сильно тревожиться. И, так как её очень мучило любовное вожделение, она решила подстроить сыну подвох, так, чтобы у него появилась ещё одна причина скрести свербящую кожу, а она снова была со своими любовниками. И вот, приготовив изысканный ужин с превосходными и крепкими винами, она стала поджидать возвращения сына. Придя домой и увидев уставленный необычными яствами стол, тот изумился и, повернувшись к матери, спросил: "По какому случаю, матушка, у нас столь роскошный ужин? Уж не изменили ли вы ваше решение?" Мать на это ему ответила: "Отнюдь нет, сынок; напротив, оно ещё больше окрепло во мне.

Но, зная, что ты трудишься в мастерской целый день до наступления ночной темноты, и видя, как проклятая чесотка тебя измотала и что, изнурённый ею, ты едва жив, я глубоко сокрушаюсь. Вот почему, движимая состраданьем к тебе, я захотела побаловать тебя кое-какими лакомыми блюдами, дабы ты мог прийти на помощь природе и с большей стойкостью сопротивляться мукам чесотки, которую ты переносишь". Панфильо, который был молод, зелен и простодушен, не усмотрел в словах матери хитрости, того, что змея притаилась среди прелестных цветов, но, сев за стол у огня, принялся с удовольствием есть и с охотою пить. Между тем коварная и злокозненная мать то помешивала дрова и раздувала огонь, чтобы он пылал ярче, то протягивала сыну приправленную пряностями подливку, дабы, разгорячённый пищей и жаром огня, он не выдержал и принялся скрести свою коросту. И вот, стоя у огня и набив живот до отвала, Панфильо ощутил такой отчаянный зуд, что ему почудилось, будто он умирает. Однако, перебегая с места на место, корчась и выгибаясь, он, сколько мог, выносил эту пытку.

Солёная и приправленная пряностями еда, греческое вино и жаркий огонь до того разгорячили тело несчастного, что терпеть дольше ему стало невмочь: разорвав на груди одежду, отвязав и спустив чулки, засучив до самых плеч рукава, он принялся чесаться с таким упоением и усердием, что весь покрылся, словно испариной, сочащейся отовсюду кровью, и, повернувшись к матери, которая про себя весело потешалась, громко воскликнул: "Пусть каждый вернётся к своему привычному делу! Пусть каждый вернётся к своему привычному делу!" Мать, убедившись, что она выиграла тяжбу, притворилась, что очень огорчена происшедшим, и сказала сыну такие слова: "Панфильо, что ты безумствуешь? Что ты собираешься сделать? Так-то ты выполняешь своё обещание? Теперь ты не сможешь сетовать на меня, что я не сдержала слова". Всё так же изо всей мочи скребя свою кожу, огорчённый и взволнованный происшедшим, Панфильо ответил: "Пусть, матушка, каждый вернётся к своему привычному делу. Вы будете делать ваши дела, я буду делать мои". С той поры и до этой сын ни разу не осмелился обратиться с укорами к матери, и она снова взялась за старое, занимаясь сбытом своего товара с ещё большим усердием.