Прочь из чёрной дыры
Шрифт:
Папа Ли говорит, что за самое сложное или неприятное дело надо браться с утра. Сделал и забыл, а не тянешь за собой весь день эту обязанность, как каторжник ядро. Поэтому, расправившись с хлопьями, я быстро одеваюсь и бегу за продуктами.
Магазин встречает меня толпой бабулек и новогодней музыкой из динамиков.
Когда родители иногда брали меня с собой за покупками, мне всегда удавалось получить хоть блокнот, хоть необычную ручку или смешную чашку по скидке. Но здесь меня ждёт разве что шоколадка у кассы.
Тележек свободных нет, приходится брать корзину, в которую помещается не всё. Пытаюсь пробиться
Дотащив покупки до квартиры и раскидав их по полкам холодильника, я отправляюсь в другой ближайший магазин. До него не сильно дальше, чем до этого, но вдруг будет не так тесно и уныло?
Я выхожу из дома, иду в противоположном направлении. Миную автобусную остановку и сворачиваю на улицу, которую мама называет аллеей, потому что по обе стороны от тротуара там посажены деревья. Летом они смыкают кроны у тебя над головой, и кажется, что идёшь по зелёному коридору. Но сейчас зима, и над моей головой только серое небо и голые ветки, не прикрытые даже снегом.
Чтобы не поскользнуться на льду, я гляжу под ноги, и не успеваю заранее заметить опасность. А потом уже поздно: прямо на меня бежит огромная, размером с тигра, овчарка. Ну, хорошо, обычная, даже, может, средних размеров, просто я давно так близко не видела крупных собак.
И снова такой привычный набор ощущений: перехватывает дыхание, начинает часто-часто биться сердце, в глазах темнеет, и я снова проваливаюсь в чёрную дыру. Эй, дети, кто просил у деда-мороза кусочек лета? Только не я. Только не такой кусочек.
Вместо сумки у меня в руке — корзинка, на голове вместо капюшона — красный платок, а кроссовки, в которых мёрзнут ноги, сменили резиновые сапоги, в которых ноги, наоборот, потеют.
Обманчивое тепло и привычные запахи. Интересно, что ждёт меня дальше? Вдруг этот клубок размотается окончательно, отец слезет с «медвежьего турника», Генрих убежит охранять будущий бункер, а его хозяин выйдет из-за деревьев, подойдёт и пожмёт мне руку? «Ты победила», — скажет он. И игра на этом закончится.
Но всё повторяется по привычному сценарию. И хоть я снова замечаю, как отец у меня за спиной карабкается на дерево, это не отменяет Генриха… и вообще ничего не отменяет.
Вернувшись, обнаруживаю себя около нужного магазина. Спасибо, что хоть аллея с собакой осталась позади. И почему я решила, что теперь, когда вся правда выплыла наружу, в чёрной дыре что-то изменится? Похоже, она со мной навсегда. Что ж.
На стеклянной двери магазина наклейка: перечёркнутая собака в красном круге. Пошатываясь после пережитого, захожу внутрь.
В этом магазине музыка такая же, как в предыдущем, но хоть играет потише. Зато посетителей больше, и это не только бабульки.
Наполняю корзинку продуктами, оставшимися в списке: получается тяжёлая, но лучше я доволоку всё за один раз, чем приду сюда снова. Этот магазин, а заодно и аллея наносятся на внутреннюю карту опасных мест.
В очереди слышу, как две тётки обсуждают собачницу, которая спускает овчарку с поводка прямо во дворе,
Я расплачиваюсь, роняю упаковку с чипсами и рулоны туалетной бумаги, чуть не забываю взять сдачу. Люди ворчат: девочка, не задерживай очередь!
Кое-как запихав всё в сумку и пакет, который дал мне кассир, я направляюсь к выходу. И не могу заставить себя выйти из спасительного магазина. Наклейка с перечёркнутым изображением собаки — как волшебный амулет. Здесь, внутри, я в безопасности. А на улице — кто знает — вдруг та овчарка всё ещё бегает там?
В магазине тесно. Люди обходят меня, отталкивают, задевают сумками, ругаются.
Чем дольше я стою, тем прочнее прирастают к полу ноги. Я пускаю корни и останусь тут навсегда. Буду новогодней ёлочкой, а в сумке и в пакете — мои подарки для детишек. Кто хорошо себя вёл — получит чипсы, кто плохо — сеточку с тремя головками чеснока, а кто объедается за новогодним столом — пусть возьмёт упаковку туалетной бумаги.
Мимо меня проходит уборщица.
— Девочка, у окна встань, там не затолкают.
Я подхожу к широкому окну и ставлю сумки на низкий подоконник. По улице идут люди, едут автомобили. Где-то там бегает собака без поводка и намордника, которую боится весь двор.
Я достаю телефон и звоню деду.
— Привет, принцесса! — заплетающимся языком отвечает он. Всё понятно, уже празднует Новый год, за руль ему нельзя.
— Подарок готов, — переходит на шёпот дед. — Я не под… не подведу!
На заднем плане что-то булькает и звякает. А кто уверял, что теперь будет пить только кофе?
Я прощаюсь и даю отбой.
Можно позвонить отцу. Он, наверное, будет счастлив узнать, что без него мы не справляемся. Приедет — я уверена — так быстро, как сумеет. Поможет мне дотащить до дома сумки. Сходит со мной за ёлкой, мы вместе её украсим. Потом съездим в гипермаркет, купить то, чего не бывает в магазинах шаговой доступности. А вечером он уже не уедет обратно к бабушке с дедушкой. Потому что он ведь такой хороший, и вообще, что было — то прошло, давайте жить как раньше. Ну-ка, жена, что у нас на ужин? И мама — может, и не простит его, но смирится. Она не умеет спорить, её главная стратегия — отойти в сторону и согласиться с собеседником.
Нет уж.
В конце концов, не будет же та овчарка носиться по всему району целый день! Я отлипаю от окна и выхожу из магазина вслед за большой компанией незнакомых старшеклассников: словно прячусь за их спинами.
Оглядываю местность. Намечаю основное направление движения и путь к отступлению.
С тяжёлой сумкой и полиэтиленовым пакетом, ручка которого впивается в ладонь, я дохожу до противоположного конца улицы, сворачиваю и возвращаюсь домой окольным, но безопасным путём. Через каждые тридцать шагов останавливаюсь, чтобы передохнуть и поменять руки, но это не помогает. Понимаю, почему старухи ходят в магазин с сумками-тележками, и думаю, что куплю маме в подарок на Новый год не очередной крем для рук, а такую вот тележку. А к ней — виниловую наклейку с изображением Тардис. Сумка-Тардис: а что, свежая идея! Пользоваться ею будем по очереди.