Прочь из чёрной дыры
Шрифт:
— Мама, где ты была в тот день, когда меня покусала собака?
Вообще я не так прямолинейно хотела спросить. Мама садится за стол, и радость её улетучивается.
— В доме, — растерянно говорит она. — Прибиралась, не знаю, обед готовила… Ты всё никак не можешь меня простить за это?
— За что?
— Что меня не оказалось рядом… Я перед тобой так виновата! Но я же не знала… Как я могла предвидеть, что такое случится? Тем более, ты же пошла с папой…
— Ты не виновата! — поспешно
— Что собака… на тебя набросилась собака, папа не успел тебе помочь.
— А ты спросила, почему не успел?
— Был далеко… ну, на расстоянии, наверное… Всё произошло слишком быстро… Подожди, Вика, что ты мне хочешь сказать? Отца там не было?…
— Он там был и сидел на дереве!
— Вика!
— Ты не знала об этом? Он тебе не сказал? Я не сказала, потому что… мне было очень страшно, и я боялась вспоминать… Но теперь вспомнила. Он залез на дерево и смотрел оттуда, как меня пожирает собака по имени Генрих!
Мама сцепляет пальцы в замок. Говорит, что отец, наверное, думал, что я тоже успею залезть на дерево. Я пожимаю плечами. Мама расцепляет пальцы.
Да, конечно, он так и думал. А когда понял, что ошибся, было уже слишком поздно. Каждый может испугаться. Мама и сама не знает, как поступила бы на его месте. Под воздействием страха человек теряет способность рассуждать. Действует инстинктивно.
Ну, вот. Сейчас она договорится до того, что отец не виноват. И никто не виноват. Кроме меня, наверное.
— Но почему он мне этого не рассказал? — продолжает мама. — В тот же день, когда мы вернулись из больницы? Я бы всё поняла, я бы не винила его. Но он говорил, что ты сама во всём виновата. Получается, врал? Всё это время — врал?…
Я молчу. А что я могу сказать?
— …И сколько ещё было вранья, о котором я не догадывалась?
Отец возвращается с работы позже обычного. И уже по тому, как он вешает в прихожей одежду, с каким звуком ставит на пол ботинки, мы с мамой понимаем: у него очень плохое настроение.
— Жрать хочу! — сообщает он и идёт в гостиную. Включает там телевизор. Думает, что ему, как всегда, принесут ужин.
Но на этот раз никто не спешит его обслужить. Тогда отец заглядывает к нам на кухню.
— И? — произносит он. — Я минут десять назад сказал, что еду уже можно нести.
— Ты мне лучше скажи, — тихо говорит мама. — Тогда, в лесу, когда на Вику натравили овчарку, — где был ты?
— Где был я? Я был там! — кричит отец. — Это тебя там не было! Ты обед готовила!
— Вот именно, — не спорит мама. — Потому и спрашиваю. Ты ведь был далеко от Вики, так? Высоко сидел, далеко глядел? С высокого дерева, так?
— Я… да ты… Ты понимаешь, что ты мне говоришь?
Он
Но мы его не понимаем. Вообще.
— Испугался… это со всяким может случиться, — говорит мама. — Но почему ты не сказал, как это было? Ребёнок обвинял себя… Почему ты не объяснил Вике, что она ни в чём не виновата?
— А кто виноват? — орёт отец. — По-твоему, я виноват? И пусть все знают, что отец такой вот… По-твоему, ребёнку отца и уважать не надо?
— А за что? — встреваю я.
— Не вмешивайся, когда говорят взрослые! — спохватывается он. — Марш в свою комнату!
— Вика, останься, — удерживает меня мама. — Объясни, я хочу понять, почему? Мы обе хотим понять.
— Да, — вдруг соглашается он. — Вы должны понять. Вы обе должны понять… Но дайте мне поесть, я же с работы. Можно же по-человечески… Я всё объясню.
Мама ставит перед ним картошку с котлетами, салат. Он ест на кухне, не глядя на нас. Потом встаёт и относит тарелки в раковину. Сам моет посуду, тщательно скребёт сковородку щёткой. Пытается оттянуть разговор, понимаю я, или ждёт, что мы с мамой сорвёмся и скажем ему что-нибудь обидное, и можно будет предъявить нам претензии. Но мы ждём молча.
И он не выдерживает.
Говорит, что настоящий мужик сдохнет, а не отступит! А он отступил и не сдох. Разве мог он в таком признаться? И поэтому всё рассказал маме немного по-своему. Утаив одну существенную подробность. А потом они вдвоём рассказали мне. Я лежала в больнице, мне было всё равно. Меня вообще интересовала только игра в шарики, и я думала о сложном уровне, который мне не пройти, или о бонусных жизнях, которые удалось заработать. Короче, я поверила в то, что виновата одна и во всём, а значит, так мне и надо.
— Какой позор! Как я мог так поступить! Нет мне прощения! — отец проводит руками по. лицу, словно пытаясь вылепить из него новое, решительное и волевое. — Когда тот мужик заорал и отстегнул поводок, у меня включился режим самосохранения. Мои руки сами вцепились в ветку. Ноги сами побежали вверх по стволу. Я сидел на дереве и дрожал, да, я дрожал и боялся только одного — что собака подпрыгнет и ухватит меня за ногу. Но она выбрала тебя.
Я бы не назвала это выбором.
— Я не виноват, — продолжает отец, обращаясь ко мне. — Это всё страх. Животный страх. Я просто испугался, потому что я… Когда-то в детстве… Я точно так же боялся, когда твой дед приходил домой пьяный и бил меня.