Продается недостроенный индивидуальный дом...
Шрифт:
— Я не пойду.
Свинцовая тяжесть свалилась с души Урве.
— Вы к тому же еще и обязанностями пренебрегаете? — уколол его Рейн.
— Сегодня можно. Сегодня у меня особые обязанности. Я добивался Урве, а не она меня, по моей вине все это зашло так далеко, и смешно, если бы я теперь удрал консультировать своих студентов.
— Но ведь они ждут.
— Позвоню в институт, — вставая, ответил Ристна. — Я сейчас.
Он ушел. Столкнулся в дверях с входившими посетителями. Кафе к этому времени наполнилось народом.
Рейн мял в
— А я, значит, выжатый лимон на помойке. За что?
В голосе мужа было отчаяние, призыв к сочувствию. Он одним глотком осушил бокал. Большой кадык на похудевшей шее при этом сильно дернулся. Урве стало вдруг ужасно жаль мужа.
— Неужели мы действительно не можем больше жить вместе? Неужели эти мелкие ссоры так далеко увели тебя?
— Рейн, прости меня, но слишком поздно. Поздно.
— Урве, без тебя моя жизнь не имеет никакого смысла. Этот Ристна такой человек, который...
— Ты не знаешь Яана.
— Но я знаю мужчин лучше, чем ты.
Урве осторожно отхлебнула вина.
— Я закажу еще бутылку. Выпьем, ладно?
— Не заказывай. Не надо. Дай лучше сигарету.
— Ого! С какого времени?
— С сегодняшнего дня. С этой минуты.
Рейн протянул ей коробку. Чиркнул спичкой. Рука, державшая спичку, дрожала. Над пламенем дрожала белая сигарета.
— Помнишь нашу свадьбу? Ты попросила папиросу, а я не дал.
Урве искала в лежавшей на полу сумке носовой платок. Искала долго. Веки ее, когда она сморкалась, покраснели.
— Ты еще хотела разбить часы... Как давно все это было. Теперь я даю тебе закурить, а... а сам хочу разрушить наш проклятый дом.
— Поверь, Рейн, все началось с этого дома. Если бы не дом... Если б мы вместе...
— Но я же не старик. Я все успею. Устроимся с жильем и... Ведь еще совсем недавно, летом, мы с тобой думали, как устроить верхнюю комнату. Урве, не ломай так необдуманно нашу жизнь. Не растаптывай меня. Каждый камень, каждый уголок связан у меня с тобой. Каждый камень...
Вернулся Ристна.
— Ты дозвонился? — спросила Урве, гася сигарету.
— Да, все в порядке. — Ристна понял, что здесь произошло за время его отсутствия. Сочувствие к побежденному было не чуждо и ему. Он взял бокал и выпил его до дна. Позвал официантку и заказал того же самого плохого яблочного вина.
— Жизнь — удивительная штука, — пробормотал Рейн, когда официантка отошла. — Бьешься, бьешься и не видишь, что вокруг тебя делается. — Он был угнетен. Как, чем снова завоевать жену? Угрозами? Не подействует, потому что они вдвоем. Уговорами? От этого у самого остается приторный вкус во рту. Гордостью? Но ведь он уже пытался. Отчаянной борьбой? Но борьба — это и есть угрозы, уговоры, гордость.... Остается лишь терпение. Терпение и упорство.
— Жизнь сложна, — помолчав, согласился Ристна. Он думал о своей матери. Сегодня придется рассказать ей осторожно, спокойно: не так, как человеку, сидящему напротив, которого жаль, чертовски жаль.
Удивительно.
— Тут ничего не поделаешь, — вздохнула Урве. Она думала о том моменте, когда они отсюда уйдут, и не предоставляла себе, как это произойдет и что случится потом. Разгневанный Рейн был страшен. А жалкий Рейн возбуждал сочувствие.
Кафе опустело. Выручила официантка. Она сказала:
— Извините, но кафе у нас закрывается в десять часов.
Мужчины рассчитались. Оставаться дольше было нельзя.
— Пошли, — сказал Рейн Урве.
— Сегодня ночью я не пойду домой, — ответила Урве.
Оба вопросительно взглянули на нее.
— Я буду ночевать у Лийви.
Мысль попросить крова у сестры пришла ей в голову, когда официантка вежливо попросила их уйти.
— Хорошо, — сказал Рейн. — И я давно там не был.
На улице таяло. С крыш капало. Уличные фонари матово поблескивали в туманных кругах. По другой стороне улицы шли, смеясь, парни и девушки с коньками, переброшенными через плечо.
— Рейн, не провожай меня, я не хочу.
Но это не подействовало. Рейн вскочил вслед за женой в трамвай и сел рядом с ней. Ристна чувствовал себя неловко, но ведь не мог же он оставить ее в таком положении. Не мог составить ее с мужем. В который раз он спрашивал себя: «По какому праву я отнимаю жену у этого бедняги?» И тут же отвечал: «Я люблю ее, а она — меня. С этим человеком она все равно не останется».
Мучительная поездка в трамвае продолжалась долго. Идти по темной улице было легче.
Около дома Лийви Урве остановилась.
— Я пойду, — сказала она Ристне.
— До завтра, — ответил он.
Урве открыла калитку, с минуту поколебалась и затем побежала через сад к крыльцу. Мужчины стояли и смотрели, как она позвонила, как ей открыли и как она вошла в дом. Одновременно оба стали шарить в карманах, ища сигареты.
— Ну как, товарищ старший лейтенант, довольны, а?
— Знаете... — Ристна махнул рукой, и от сигареты посыпались искры. — Едва ли мы с вами способны сейчас острить.
Он быстро зашагал по направлению к городу, словно хотел убежать от чего-то или кого-то. Но он просто торопился домой. Он должен был перед одной женщиной, перед матерью, отстоять другую женщину, ту, которую часто ненавидят, еще даже не зная, какая она...
У ворот долго маячила темная фигура стража и мелькал огонек зажженной спички.
11
То, что кончено, кончено. Это всего лишь момент, хоть порой он и кажется непреодолимым. Нельзя забывать, что впереди жизнь, и нужно поэтому побороть даже такого противника, как человеческая жалость.