Профессор Жупанский
Шрифт:
— Прошу садиться, товарищи! Вы, Остап Богданович, с Яринкой садитесь вот здесь, в красном углу. А ты там, Паша, будь хозяйкой, смотри, чтобы стол не пустовал.
— Вы уж в наши бабьи дела не вмешивайтесь — как-нибудь управимся без мужских советов... От этих дел мужики только лысеют! А мы не желаем, чтобы наш председатель был лысым.
Бесхитростное замечание разговорчивой женщины, кажется, не понравилось Михаилу Тихоновичу. Он внезапно даже покраснел, неловко взглянул на председателя райисполкома. А Крутяк тем временем радостно пожимал руки колхозникам, сидевшим рядом с ним.
— Тогда разрешите начинать, товарищи?.. Я так скажу, уважаемые колхозники
— Верно, Михаил!
За столами зааплодировали, и хотя председатель колхоза пытался продолжать речь, его голос утонул в общем гомоне. Прошла не одна минута, пока в хате опять установилась тишина.
— С государством, — продолжал Михаил Тихонович, — сами знаете, мы рассчитались еще в прошлом месяце. Фонды тоже имеем, на трудодни выдали по полтора килограмма. Если сказать по совести, это уже неплохо. Вон Петру Степановичу целых десять мешков зерна досталось, да еще, думается, столько же, если не больше, получит при окончательном расчете.
— Благодарю! — степенно промолвил усач.
— Ну, а чтобы долго, товарищи, не томить христианскую душу, предлагаю каждому наполнить свою стеклянную посудинку чем положено да послушать Остапа Богдановича. Ведь он для нас как отец родной.
После этих слов Пилипчук наполнил рюмку и, протягивая ее Крутяку, пригласил:
— Ваша чарка, ваше слово.
Крутяк поднялся. Что же он скажет своим односельчанам? Все они — знакомые, близкие и дорогие ему люди. Они хорошо знают своего Остапа, как и он их. Со многими пас коров, лошадей, даже коз и гусей, делил хлеб-соль, горе и радость. Потом судьба забросила его на железную дорогу, а годом позже — в тюрьму, из которой бежал, но зато попал в Березу Картузскую [4] . Затем радость освобождения в сентябре 1939 года, общественная работа, фронт. После войны — борьба с бандеровщиной...
4
Концлагерь в Польше во времена пилсудчины.
— Не хотелось мне за таким торжественным столом да о горьком прошлом вспоминать, — начал председатель! райисполкома. — А вспоминать надо... Все вы, товарищи, конечно, не забыли, как два года назад в этой вот хате бандиты замучили Ивана Осиповича — учителя нашего, который ребятишек грамоте учил.
Люди поставили рюмки, кто-то печально вздохнул. Веснушчатая Паша на виду у всех глотала слезы. Ярина Тарасевич низко наклонилась к столу, ни на кого не смотрела.
— А за что, спрашивается?.. За то, товарищи, что людям добра желал. Вы же помните, каким человечным, отзывчивым был Иван Осипович?.. И многих других активистов не стало за эти годы в нашем районе... Об этом никогда не следует забывать, даже в минуты самой большой, как вот ныне, радости. Да и борьба за колхозы, за новую жизнь только разгорается. Еще будут и жертвы, и горькие слезы — враги добровольно не сдадутся. Ваш колхоз — лучший в районе, хотя и у вас не все идет четко, слаженно. Главное ваше достижение — высокий урожай. Это очень помогает нам агитировать за коллективизацию. Вот недавно еще в трех селах инициативные группы образовались. Думаю, к весне мы станем районом сплошной коллективизации. Мы только начинаем выходить на широкую дорогу. Ну, а когда выйдем, тогда возьмем разгон в десятки раз больший, чем сейчас. Вот за это
— Верно! Святую правду говорите! — раздалось со всех сторон.
— За такое и по второй налить можно, — пошутил дядька Петро. — Кому, конечно, для здоровья не вредно.
Усач задавал тон, будто дирижер. Так уже повелось — любил Петро Степанович поработать как следует, любил и в компании посидеть, песню спеть, рюмку выпить. Редко какая сельская гулянка обходилась без его участия. Зато все знали: где присутствует дядька Петро, там ни дебоширства, ни какого-либо перебора не будет.
Оживленнее пошли разговоры. Пошли в ход ложки, вилки.
— Теперь ваша очередь, председатель, — обратился Крутяк к Пилипчуку. — Как, товарищи, послушаем Михаила Тихоновича?
— Обязательно! — хором ответили за столами.
— Да дайте же человеку за целый день по-настоящему покушать, — вступился за Пилипчука машинист Ярослав.
Ярина Тарасевич не принимала участия в общем разговоре. Она сидела бледная, будто перепуганная. Недопитой стояла и ее рюмка. А к еде Ярина и не прикоснулась.
— Лучше погибнуть! — сорвалось с ее уст неуместное в общем веселье слово. От этого еще больше побледнела, испуганно приникла к самому столу.
— Вы что-то сказали? — наклонился к девушке Крутяк.
— Я говорю, что здесь настоящее веселье, — слукавила Тарасевич, наигранно улыбаясь.
— Истинное веселье! — подтвердил Крутяк.
— Но мне нужно уходить, — заторопилась она. Чувствовала: если сейчас не выйдет из-за стола, непременно расплачется, выдаст себя или вызовет подозрение.
— Это почему же так, Яринка? — вмешался в разговор Пилипчук. — Не желаешь посидеть вместе с нами? Послушать мой тост?
— Я должна готовить отчет, сообщить в район, что колхоз закончил молотьбу. Прошу, Михаил Тихонович, не обижаться на меня! — сбивчиво выпалила девушка, и ее лицо вдруг покрылось красными пятнами.
Пилипчук поднял указательный палец, другой рукой придвинул к Тарасевич недопитую рюмку.
— Раз будешь о нашем колхозе добрые сведения давать, то тем более выпить за наши успехи должна. Чтобы отчет лучше получился.
Михаил Тихонович не выдержал серьезного тона, засмеялся. Его поддержали, да так, что, казалось, хата от хохота вздрогнула. Люди неудержимо смеялись не потому, что председатель колхоза сказал очень веселые слова, а просто всем было приятно от общего хорошего настроения, вызванного первым успехом.
— Не забывайте, товарищи, что Яринка теперь работает за двоих, потому что председатель сельсовета на курсы поехал, — взял под защиту девушку Крутяк. — Правда, отпустим только при одном условии: Яринка все-таки должна допить свою чарку.
— Это как водится, — пробасил дядька Петро. — Недопитая гостем чарка беду накликает.
Ярина Тарасевич окинула взглядом всех присутствующих, взяла свою рюмку, подняла высоко над головой.
— За ваше счастье! — воскликнула она срывающимся тоненьким голоском.
— За твое тоже, — раздалось одновременно несколько голосов.
Тарасевич поблагодарила за гостеприимство, вышла из-за стола. В ее глазах сверкали слезы. Но никто из присутствующих не заметил этого, а если кто и заметил, не придал значения. Люди веселились, и каждому хотелось думать только о хорошем. А тут еще в комнату влетел заведующий клубом Никифор.
— Студенты из города приехали! Концерт давать будут! Приглашаю в клуб к семи часам! — крикнул с порога, еле переводя дух.
Разговор за столом тотчас же сменился, пошел по другому руслу.