Прогулки по лезвию
Шрифт:
А на кого?" Каженный день с бабкой выслушиваем, что все мы смертны, что ей, востроносенькой, ничегошеньки не надо, что она только о нем, востроносеньком, и печется. Ах, думаю, етическая ты сила! Выбрал момент, когда мы с ней вдвоем, как вот с тобой, и говорю: "Ты зачем, сопля зеленая, все здеся перевернула? Что ж ты, голова парфюмерная, со мной не советуешься?" Обиделась, сил нет...
На лице деда отразилась тихая радость, он поскреб бок и продолжал:
– Боишься, говорю, что дом другим отпишу? Так ежель ты каженное лето будешь все мне тут переворачивать,
А больше мне ничего от вас..." Что, говорю, на искусства потянуло? Мы тебе и так "Зингера" отдали, серебро берлинское отдали, хватит, наверно?
А это, говорю, пусть висит где висит.
Я не для того под пулями бегал, чтобы потом все это раздаривать. А там, значится, так... Мельничка такая, водяная. Омуточек такой чудесный, ей-Богу, бери удочку и забрасывай.
Водичка живая, ивы живые, даже видать, как ветерок их висюльки покачивает, шум воды, ей-Бо, слышится.
Потому, говорю, зимой как завоет...
– Дед повыл, изображая зимнюю вьюгу. Я на эту кроватку приляжу и смотрю на мой омуток, на мельничку, об лете думаю. И так хорошо мне делается, будто в раю...
– Где же картина?
– спросила Наталья, осматривая стены избы.
– Отдал... Выпил на проводах, разжалился и отдал.
– Вот это да, - сказала Наталья и надолго задумалась.
На следующее утро она услышала такой разговор. Говорил дед:
– Че же ты, коза, совсем хозяйствовать разучилась? Че ж ты меня раньше срока в могилу-то пхаешь? А, коза?
Чиркнула спичка. Молчание.
– Ты че ж, все деньги на её сульфимизины истратила? Ты че мне мозгу-то крутишь? Дай, говорю, три тыщи всего, я у Огрызихи бутылку возьму, у меня ж именины!
– У тебя каженный день именины.
– Да не мне это, Господи. Дружки-то забидются!
– Хоть бы оне совсем от тебя отвернулись, алкаши чертовы.
– Ты это брось, на дружков-то!
Крыша потекет, погляжу, что запоешь. Первая к им побежишь! Дай денег, кому говорю!
– Нету.
– Ну две дай.
– Нету! Да тихо ты, старый черт.
Дед с бабкой осторожно вошли в комнату, Наталья притворилась, что спит.
– Хорошо, что спит-то, - сказала старуха.
– А чего ей, поправляется, - сказал дед.
– Глянь-ка, румянец совсем другой.
– А чего ей, молодуха...
– Молодая.
– Бабка осторожно поправила одеяло. И Наталья "проснулась". Старуха тут же пошла за лекарствами, а старик поинтересовался:
– Как голова? Бо-бо или не бо-бо?
– Не бо-бо, - улыбнулась Наталья.
– Ну и лады! А у меня именины.
– Поздравляю, - сказала Наталья.
– Да че там, - махнул дед черной ладонью.
– Разе ж это праздник. Вот День Победы - всем праздникам праздник! Да...
– Он присел на стул, закурил и, мечтательно
– Дедушка, - тихо позвала Наталья.
– Ай-я?
– Подойдите, что я скажу.
– Лечу!
– Старик, держа под собой стул, засеменил к кровати.
– В чем дело-то?
– У меня в рюкзаке две пачки патронов шестнадцатого калибра. Я вам их дарю по случаю именин.
Дед смутился и сказал:
– Спасибо, дочка, уважила. Да только не надо мне их. Оне вам в спедиции пригодятся.
– Берите, берите. В - рюкзаке, в полиэтилен завернуты.
– Ладно уж...
– Берите, говорю.
– Да я ведь теперя не вижу, с какой стороны ружо-то стреляет.
– И ничего. Зато позовет вас какой охотник на именины, а у вас уже и подарок готов.
– Мысля!
– удивился дед.
– Или ещё проще, - сказала Наталья, - вы их прямо так дарите, а тот человек вас тоже как-нибудь отблагодарит...
– Вспомнил! У Иволгина как раз шешнадцатый!
Старик забрал патроны и исчез до полуночи.
Глава 4
Сергей Сергеевич не раз пробовал устроить свою личную жизнь. Не получалось... Груз опыта прожитых лет давил, не давал разбежаться и полететь. Он боялся любви, он её уже пережил со всеми вытекающими, как говорится, последствиями. Он уже разводился, судился, разменивал жилплощадь и платил алименты. Почти ежедневно он вспоминал дочь, очень серьезного шестилетнего человечка.
Что он нашел в Наталье? Он много думал об этом. Похоже, он видел в ней и свою дочь, с которой можно встречаться не раз в месяц, а каждый день, и ту подходящую женщину, о которой мечтал. С одной стороны, он наконецто позволил себе расслабиться, пооткровенничать, побыть самим собой, с другой стороны, он подтянулся, достал в таежном поселке чудом не выпитый "Биокрин" и на ночь втирал его в свою лысину, ругая себя за то, что не делал этого раньше.
Но все это в прошлом. Кончилось его любовное бабье лето. Оказывается, не он был ей нужен, а его московская жилплощадь. Что ж, это не ново...
Отлив в чайник спирта, Сергей Сергеевич развел костер и погрузился в раздумья. Как жить дальше? Вот как стоял вопрос. Завтра надо было ехать в Якимовку, забирать больную Наташку, и можно было послать машину с шофером, можно дать сопровождающего, а можно поехать и самому...
Так ехать самому или не ехать?
Кто-то приближался к костру, чьито сапоги шлепали по воде. Подошли шоферы, присели к огню, стараясь не смотреть на чайник. Начальник подумал и протянул им кружку.
– Давайте по капле. А тебя, Масимов, особенно прошу, поосторожнее с этим делом.
– Начальник, - обиженно прогудел пожилой шофер, - вы же знаете, Масимов теперь в полузавязанном состоянии, хорошо это или плохо...
Они выпили, закурили, подбросили в костер сушняка. Максимов вздохнул:
– Господи, за что ты меня наградил таким наказанием?
– Каким наказанием?
– спросил Сергей Сергеевич.
– Да предвидеть все. Предвидетьто я предвижу, а вот пользоваться этим никак не научусь.